Порывистый ветер срывал с деревьев последние желтые листья, метался над крышами домов, залетал в печные трубы. Ленивое осеннее солнце лишь изредка выглядывало из-под низко нависшей над городом громады серых облаков, ласкало холодеющими лучами оголенные ветви деревьев, черепичные крыши, покрытые лужами мостовые. Лишь на мгновения солнечные блики проникали сквозь квадраты оконных стекол в небольшую комнату, освещая ее скромное убранство: шкафы, заполненные книгами, письменный стол, глубокое кресло рядом с ним.

В кресле, казалось, неподвижно сидел седовласый старик. Время от времени, вспоминая о чем-то, он медленно наклонялся к лежавшей перед ним на столе распахнутой тетради, делал записи, пометки. Две такие же тетради, исписанные рукой прилежного переписчика и дополненные многочисленными поправками старика, лежали поодаль. Тетради были единственным, что еще связывало его с жизнью, заставляло забывать про боль старых ран и усталость. В них он описал все, что пришлось прочувствовать и пережить за годы трудной и насыщенной событиями жизни.

Он не жалел о прожитом, перебирая в памяти и воскрешая на бумаге эпизоды далеких дней и лет, не тужил о том, что честное служение Отечеству не принесло ему ни славы, ни богатства. Тяжело было сознавать, что остаток жизни он проводил в одиночестве. Всю жизнь судьба носила его с места на место, как те желтые листья, что кружили сейчас за окном. И не было у него ни уютного домашнего очага, ни семьи, ни близких друзей. Старик угасал и чувствовал, что дни, а может быть, уже и часы его сочтены. И он крепился, сжимая в руке перо. Но вот оно в последний раз коснулось чернильницы, скрипнуло, скользнуло по голубоватой бумаге...

Судьба безжалостно обошлась не только с этим человеком, но и с предсмертным его творением. Он не успел ни договориться с издателями о публикации своих автобиографических записок, ни передать их в надежные руки. Для тех, кто попытался бы ознакомиться с тетрадями, не зная имени автора, они оказались бы загадкой, поскольку все личные имена в тексте были обозначены только начальными буквами. Загадочно интригующим было и название рукописи: «Жизнь и похождения Г. С. С. Б. Повесть справедливая, писанная им самим».

Прошло более ста лет с того осеннего дня, прежде чем рукопись загадочного «Г. С. С. Б.», а точнее, лишь одна, последняя ее часть, третья по счету тетрадь, попала в руки исследователей. Незадолго до Первой мировой войны ее случайно обнаружил в Киеве, на Подоле, в лавке букиниста, среди груды старых бумаг и книжного хлама известный художник и историк искусств Степан Петрович Яремич. Вскоре рукопись привлекла внимание замечательного литературоведа и большого знатока русской старины Бориса Львовича Модзалевского, одного из создателей Пушкинского дома, собравшего его основные книжные, рукописные и изобразительные фонды.

«Жизнь и похождения Г. С. С. Б...» с обстоятельными комментариями и вступительной статьей Модзалевский опубликовал в 1918 году на страницах исторического и историко-литературного журнала «Голос минувшего». Поводом к публикации и тщательному разбору загадочной рукописи послужили как несомненные художественные достоинства записок, так и явная их историческая ценность, документальность, правдивость. Модзалевского заинтересовала колоритная фигура автора - служилого дворянина времен Екатерины II и Павла I. С обветшалых страниц рукописной тетради проглядывалась личность незаурядная и самобытная, не чуждая передовым стремлениям своей эпохи, оставившая свой след в истории отечественной культуры и общественной мысли.

Тщательно сопоставляя текст рукописи с сохранившимися архивными документами, исследователь установил, что ее автором является некто Пафнутий Сергеевич Батурин, а загадочные буквы «Г. С. С. Б.» расшифровываются как «Господин статский советник Батурин».

На фоне исторических событий второй половины XVIII столетия и первых лет XIX века, времени, когда жил и работал П.С. Батурин, его имя в науке и литературе оставалось незамеченным. Вряд ли что знали бы о Батурине и мы, не попади записки в руки Яремича и Модзалевского.

Биографические сведения о Батурине скудны. Единственное дополнение к уцелевшей части записок - его послужной список 1800 года, обнаруженный Модзалевским в делах сенатского архива. Вот что удалось установить благодаря этому списку.

Пафнутий Сергеевич Батурин происходил из древнего, но обедневшего дворянского рода, который, по преданию, вел свое начало от средневекового венгерского рыцаря Батугерда, состоявшего на русской службе. Батурин родился около 1740 года, но где именно, неизвестно. Отсутствие недвижимого имущества, поместий с крепостными крестьянами и других источников дохода вынудило Батурина с раннего возраста поступить на военную службу. Четырнадцатилетним подростком его определили в лейб-гвардии конный полк, где он получил чин вахмистра. Через пять лет Батурина выпустили поручиком в полевые полки.

Бедный молодой офицер имел возможность отличиться. Война 1756—1762 годов между Россией и Пруссией, вошедшая в историю как Семилетняя, находилась в разгаре. Однако случилось непредвиденное. Во время одного из сражений Батурин был взят в плен и семь месяцев провел на чужбине узником. О дальнейшей военной карьере мечтать особенно не приходилось. На следующий после окончания войны год Батурина уволили в отставку в чине капитана.

После этого почти семь лет Батурин провел не у дел. В эти годы он, судя по всему, усиленно изучал науки, знакомился с литературными произведениями, совершенствовался в знании иностранных языков, скромно путешествовал по Западной Европе. В 1770 году, когда Россия вступила в войну с Турцией, Батурин вновь надевает офицерский мундир.

В это время произошла встреча, которая во многом определила дальнейшую судьбу молодого офицера. Во время штурма турецкой крепости Браилова Батурин был ранен в руку. Рана оказалась пустяковой, и на период излечения его направили в военный корпус под командованием генерал-майора Михаила Никитича Кречетникова. Образованный и смелый офицер понравился удачливому генералу. Кречетников взял Батурина под свое покровительство.

Дальнейшая военная служба Батурина проходила в Апшеронском и Ревельском пехотных полках. С 1780 года, периода службы в Ревельском полку, которым Батурин временно командовал, и начинается дошедшая до нас часть его автобиографической повести. Последние ее страницы касаются событий 1798 года. Рукопись обрывается на полуслове. Заключительные ее листы оказались утерянными, как и первые две тетради.

Сохранившаяся часть автобиографических записок Батурина позволила уточнить многие факты его дальнейшей жизни, особенно интересные для нас. В 1782 году в звании подполковника Батурин окончательно выходит в отставку. Около года он живет в Петербурге, а затем, воспользовавшись неоднократными приглашениями своего покровителя Кречетникова, переходит на гражданскую службу под его начало. К этому времени Кречетников, оставив войска, по высочайшему повелению императрицы был назначен калужским и тульским наместником. Для управления наместничеством Кречетникову нужны были свои люди, и он предложил Батурину должность советника калужской палаты гражданского суда.

В 1788 году Кречетников переводит свою резиденцию из Калуги в Тулу. Сюда же переезжает и Батурин, получив должность советника Тульского губернского правления.

Вскоре вновь последовали перемены. В конце 1790 года, после назначения Кречетникова генерал-губернатором Малороссии, Батурин получает место директора Киевской экономии, а в 1793 году - председателя уголовного суда Изяславского наместничества. Впоследствии Батурин служил в Волыни, Воронеже и Минске, где и скончался в ночь с 22 на 23 октября 1803 года.

Занимая сравнительно высокое общественное положение - последним чином Батурина был чин статского советника, равный согласно «Табели о рангах» воинскому званию бригадира, - Батурин, как свидетельствуют его записки, был человеком чести и долга. Он открыто презирал тунеядство и праздную жизнь, активно боролся с коррупцией, которой был подвержен чиновничий мир, защищал интересы крестьян от произвола помещиков и властей, был неподкупен и строг с теми, кто пренебрегал законами и нормами морали.

Особое значение киевской находки состояло в том, что она открыла для науки имя замечательного мыслителя, философа-материалиста. Человек широкой эрудиции и энциклопедических познаний, Батурин был к тому же талантливым литературным критиком и переводчиком, драматургом и театральным постановщиком.

Автобиографические записки Батурина дали, казалось, безнадежно утерянный ключ к разгадке ряда историко-литературных тайн, давно занимавших ученых. Оказалось, например, что именно Батурин являлся автором нашумевшей в свое время критической статьи, написанной по поводу известной державинской «Оды к Фелице». Статья эта была опубликована в IV выпуске издававшегося в Петербурге в 1783-1784 годах журнала «Собеседник любителей российского слова» под названием «Сумнительные предложения г-м издателям Собеседника от одного невежды, желающего приобресть просвещение». Статья, содержавшая критический разбор творения Г.Р. Державина, была направлена Батуриным в журнал аноним-но, дабы не навлечь на себя «высочайший гнев». Ведь ода восхваляла достоинства самой «российской Фелицы» - Екатерины II, а критик дерзнул высказать свое неприятие византийской лести и подобострастия, с каким было написано это поэтическое произведение.

Наиболее значительной из многочисленных, опубликованных анонимно работ Батурина, поставившей его в один ряд с выдающимися русскими мыслителями XVIII столетия, стало его «Исследование книги о заблуждениях и истине». «Исследование...» написано в 1788 году и отпечатано в Туле в 1790 году. Авторство этого серьезного философского сочинения Батурин скрыл, приписав на титуле: «Сочинено особливым обществом одного губернского города».

Судьба «Исследования...» необычна и интересна. Книга Батурина появилась на свет как опровержение вышедшей в Москве в 1785 году в русском переводе работы французского мистика Сен-Мартена «О заблуждениях и истине, или Воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знаний». Претенциозная шарлатанская книжонка, содержавшая самые нелепые антинаучные измышления, проповедовавшая мрак и невежество, стала программным документом русских масонов, пользовалась в их среде немалой популярностью. Многие из них, и в первую очередь московские масоны, буквально преклонялись перед новоявленным французским «пророком», не без гордости называя себя мартинистами.

Бредовые идеи Сен-Мартена вызывали справедливое негодование передовых кругов русской общественности. С подозрением относилось к мартинистам и правительство, вынужденное вскоре наложить на книгу французского мистика цензурный запрет. Но эта мера лишь подлила масла в огонь. Вокруг книги развернулись жаркие споры. Ее защитники с пеной у рта старались доказать, что Сен-Мартен - гениальный мыслитель, а его учение - наивысшее достижение современной философской мысли.

Спорить с мартинистами было трудно. Ни один из их оппонентов не смог сколько-нибудь убедительно и аргументировано опровергнуть Сен-Мартена. Развенчать французского мистика, показать несостоятельность его теории удалось лишь Батурину. Строя свое исследование книги Сен-Мартена на основе новейших достижений естествознания и подходя к их оценке с передовых материалистических позиций, Батурин проявил себя блестящим полемистом, истовым защитником просвещения, подлинно научных знаний об окружающем человека мире. Книга не оставила и камня на камне от «масонских бредней», как называл лжеучение Сен-Мартена сам Батурин.

Киевская находка пролила свет и на историю издания «Исследования...». Оказалось, что Батурин был талантливым книгоиздателем. Арен-дуя типографию наместничества, он выпустил в Калуге ряд интереснейших книг. Среди них «Собрание различных нравоучительных повествований и басен» (1785 г.), отчасти переведенных Батуриным с немецкого, отчасти сочиненных самим, исторические сочинения «Колумб в Америке» (1786 г.) и «Краткое повествование об Аравлянах» (1787 г.). Эти книги были написаны Батуриным.

Переехав в 1788 году в Тулу, Батурин перевозит сюда и оборудование калужской типографии. Здесь он завершает главный свой труд - «Исследование книги о заблуждениях и истине» и печатает это сочинение.

Позволю себе одно небольшое отступление. Еще до публикации записок Батурина некто В.Н. Рогожин, автор примечаний к суворинскому изданию «Опыта российской библиографии» В.С. Сопикова, высказал предположение, что «Исследование...» печаталось не в Туле, как указано на титульном листе книги, а в Москве, в типографии X. Клаудия.

Поводом для такого предположения послужило изучение шрифта, которым была напечатана книга Батурина. В типографии калужско-тульского наместничества подобного шрифта не значилось. Типографские литеры поступали сюда из Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса в Петербурге и имели несколько иное начертание. Однако в своих записках Батурин прямо указывает на то, что книга его печаталась в Туле. И этому нельзя не верить. Возможно, что для издания «Исследования...» Батурин воспользовался шрифтом другой тульской типографии, учрежденной в 1784 году, или специально выписал новые шрифты из московской типографии X. Клаудия.

Краткие упоминания об «Исследовании книги о заблуждениях и истине» содержатся во многих каталогах и справочниках редких русских книг XVIII столетия. Вокруг его авторства велись долгие и жаркие споры. Высказывались самые разные, порой противоречивые и даже нелепые предположения. «Исследование...» причисляли к литературным мистификациям, которыми так богат был екатерининский век. Его приписывали то правительственной инициативе, то церковным писателям. (Вникнуть в содержание «Исследования...» спорщикам было, очевидно, недосуг.) Подвергалось сомнению не только место, но и время издания. Среди возможных авторов назывались различные лица, вплоть до самой Екатерины II. Известный русский книговед Александр Бурцев, составитель многотомного «Описания редких российских книг», высказывал предположение, что «Исследование...» принадлежало перу ректора Московской духовной академии епископа Аполлоса - сочинителя богословских трактатов, нескольких драматических произведений и повестей.

В 1857 году в отделе «Библиографических записок» журнала «Современник» была напечатана статья библиографа М.Н. Лонгинова. Автор предпринял интересную попытку определить, кто именно из проживавших в 1780-е годы в Туле лиц мог входить в состав «особливого общества одного губернского города». Имя Батурина в списке Лонгинова не значилось. Тем не менее, сама попытка, предпринятая библиографом, интересна. Она дает наглядное представление о литературном круге типичного города русской провинции екатерининских времен.

М.Н. Лонгинов называет имена восьми туляков, имевших отношение к литературной деятельности. Первый среди них - советник казенной пала-ты Семен Никифорович Веницеев. В 1764 году, еще будучи студентом Московского университета, Веницеев как переводчик с латинского принимал участие в издании журнала «Доброе намерение». В 1776 году в Петербурге и Москве в его переводе вышло сочинение Фомы Гобезея (Томаса Гоббса.- Б.Т.) «Начальные основания философские о гражданине». Один из первых тульских краеведов - Н.Ф. Андреев, основываясь на воспоминаниях старожилов, писал в 1842 году в журнале «Москвитянин» о Веницееве как о человеке, который «был одарен умом быстрым и наблюдательным, имел воображение живое, пламенное и превосходную память, верный взгляд на вещи, глубокие юридические познания и писал простым, естественным слогом».

Имя Веницеева можно встретить и в знаменитом «Опыте исторического словаря о российских писателях», составленном в 1772 году Н.И. Новиковым. С 1785 по 1794 год Веницеев являлся командиром (управляющим) Тульского императорского оружейного завода, оставив о себе, по словам другого тульского историка-краеведа, И.Ф. Афремова, «незабвенную память в Туле» перестройкой завода и арсенала, учреждением Баскаковского инвалидного дома и Александровского дворянского военного училища.

Среди других возможных соавторов «Исследования...» Лонгинов называет секретаря казенной палаты В. Протопопова, губернского прокурора И. Беляева, заседателя совестного суда И. Ильина, прокурора верхнего земского суда А. Хрущова, секретаря приказа общественного призрения М. Бенедиктова, казначея уездного казначейства И. Иванова, провинциального секретаря верхнего земского суда И. Воскресенского.

Это были по-своему талантливые и интересные люди. Видимо, Батурин знал их по службе. Но никто из них, как свидетельствуют записки Батурина, не был в числе его близких друзей и единомышленников. Хотя на титуле своей книги Батурин и указал, что сочинена она «особливым обществом», авторство «Исследования...» принадлежало, бесспорно, лишь ему одному. Более того, Батурин, по всей вероятности, испытывал душевное одиночество, готовя к печати свой труд. Не случайно в качестве эпиграфа к «Исследованию...» он избрал четверостишие из духовных од М.В. Ломоносова:

Хоть полк противных мне восстань;
Но я не ужасаюсь.
Пускай враги воздвигнут брань,
На Бога полагаюсь.

Говоря о Батурине и его книге, нельзя не упомянуть о его «благодетеле» генерале Михаиле Никитиче Кречетникове (1729-1793). Несмотря на то, что Батурин был многим обязан екатерининскому вельможе, в биографических записках он дает ему не очень лестную характеристику. «Генерал-губернатор Кречетников, - пишет он, - при выборе людей к местам мало смотрел на их способности к делам или исправлению должностей, на них возлагаемых; но больше на способности их угождать ему или, чтобы, по свойственным каждому качествам, могли приятно проводить с ним свободное его время, или бы имели возможность жить с великолепием и пышностью».


М.Н. Кречетников

Стремление жить «с великолепием и пышностью» отличало и самого Кречетникова. Вступление на должность калужского и тульского генерал-губернатора он ознаменовал, например, открытием в этих городах профессиональных театров, вошедших вскоре (во многом благодаря стараниям и таланту П.С. Батурина!) в число лучших провинциальных театров России.

Когда-то, работая над книгой по истории тульского театра (она вышла в 1977 году к его 200-летнему юбилею), я совершенно упустил из вида тот факт, что Кречетников являлся воспитанником знаменитого Сухопутного кадетского корпуса в Петербурге. Что это меняет? – спросите вы. Да очень многое! Любой знаток истории отечественной драматической сцены знает, что Сухопутный кадетский корпус был колыбелью театрального искусства в России, а его воспитанники (все до одного!) заядлыми театралами. Это привилегированное учебное заведение было открыто в 1731 году для подготовки дворянских детей к офицерской и гражданской государственной службе. В Сухопутном шляхетском корпусе наряду со специальными дисциплинами преподавался широкий круг общеобразовательных предметов, большое внимание уделялось эстетическому воспитанию кадетов, в том числе и средствами театрального искусства. В 1749 году воспитанники Сухопутного шляхетского корпуса исполнили на сцене учебного заведения одну из первых национальных русских пьес – трагедию А.П. Сумарокова «Хорев», отличавшуюся ярким гражданским пафосом, возвышенными и прекрасными страстями. Спектакль имел огромный зрительский успех и был повторен молодыми исполнителями на сцене Зимнего дворца. Вскоре кадетами были поставлены такие произведения получившего одновременно с театром популярность автора, как трагедии «Гамлет», «Синав и Трувор», «Аристона», комедии «Чудовища» и «Пустая ссора».

Примечательно, что именно в Сухопутном шляхетском корпусе пополнили художественное образование уже проявивший свое сценическое дарование сын костромского купца, создатель русского профессионально-го театра Федор Григорьевич Волков (1729-1763) и его брат Григорий, выдающийся русский актер, театральный педагог и летописец русского театра И.А. Дмитревский (Нарыков), сподвижник Волкова актер А. Попов.

Аналогичную батуринской характеристику генералу Кречетникову дал в рассказе «Тульский кречет» известный в свое время писатель и историк Д.Л. Мордовцев. В основу рассказа положен реальный факт посещения Тульской губернии в июне 1787 года императрицей Екатериной II. Мордовцев рисует Кречетникова как человека, желающего во всем угождать императрице, любителя «втирать очки», создавать видимость благополучия, организовывать пышные приемы и строить потемкинские деревни.


М.Н. Кречетников.

Журнал реляций Ея Императорскому величеству
Дневные записки о движении и действиях войск русских


Письма к М.Н. Кречетникову З.Г. Чернышева и других

Знакомство с подлинной биографией Кречетникова свидетельствует о том, что реальные заслуги перед отечеством он все-таки имел. Екатерина II хорошо разбиралась в людях, чинов и званий зря не раздавала. Она ценила Кречетникова как крупного военного деятеля и талантливого администратора. О делах генерала красноречиво свидетельствует надпись на его могильном постаменте в соборной церкви Слуцкого Свято-Троицкого монастыря, сделанная на русском, латинском и польском языках:

«Российских Императорских войск генерал-аншеф, сенатор, Тульский, Калужский и новоприсоединенных областей от Речи Посполитой Польской к Империи Российской генерал-губернатор, начальствующий над всеми войсками тамо находящимися и расположенными в трех мало-российских губерниях, и кавалер Орденов Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Св. Равноопостального Владимира первой степени, Польских Белого Орла и Св. Станислава и Великокняжеского Голштинского Св. Анны, Граф Михаил Никитич Кречетников скончался 9-го мая 1793 года в Меджибоже, погребен здесь того же года августа 5 дня».

Кречетников вошел в историю и как самый «короткий граф». В графское достоинство он был возведен за три дня до кончины – 6-го мая 1793 года, даже не узнав об этой милости российской самодержицы.

Фигурирует в рассказе Мордовцева и правитель канцелярии наместничества - сибарит и гуляка Францель Венециан – Семен Никифорович Веницеев, мастер составлять от имени наместника всеподданнейшие реляции.

Кстати! Часть этих реляций сохранилась и даже была издана в 1863 году в типографии Московского университета отдельным оттиском и в IV книге Чтений Императорского Общества Истории и Древностей Российских. В моей библиотеке имеется экземпляр отдельного оттиска под названием «Журнал реляций к ея императорскому величеству калужского, тульского и рязанского генерал-губернатора Михайла Никитича Кречетникова в 1782-1787 годах», а также экземпляры выпущенных в том же году отдельных оттисков «Дневных записок о движении и действиях войск русских в Великом княжестве Литовском и Польше в 1792 году, находившихся под начальством генерал-аншефа Михайла Никитича Кречетникова» и «Писем к генералу и кавалеру Михайлу Никитичу Кречетникову графа Захара Григорьевича Чернышева и других с 1769 по 1785 год». На 42 странице «Писем», в документе, датированном 5 июня 1772 года, граф Чернышев просит Кречетникова принять от секунд-майора Батурина челобитную об увольнении от военной службы с тем, чтобы в дальнейшем, после отставки, определить его «в Пост-Мейстеры». По всей видимости, этот эпизод был связан с ранением Батурина при штурме Браилова и положил начало личному знакомству Батурина с генералом Кречетниковым.

Но вернемся к главной теме нашего рассказа. Уже в середине XIX века «Исследование книги о заблуждениях и истине» было, по свидетельству М.Н. Лонгинова, большой библиографической редкостью и дорого ценилось на книжном рынке. В наши дни замечательный труд П.С. Батурина можно встретить лишь в крупнейших библиотеках страны да в собраниях двух-трех библиофилов. Один из экземпляров «Исследования...» хранится как особая реликвия в Тульской областной универсальной научной библиотеке. Ведь это первая книга, положившая начало издательской деятельности на тульской земле.

Десять лет ушло у меня на то, чтобы отыскать у букинистов и поставить на свою книжную полку экземпляр «Исследования...». Словно в подтверждение известной истины - кто ищет, тот всегда найдет, - в ноябрьский день 1982 года букинистический отдел московского Дома книги на Новом Арбате любезно предоставил мне такую возможность. Судя по сохранившемуся на титульном листе штемпелю, приобретенный мною экземпляр «Исследования...» принадлежал некогда фундаментальной библиотеке Казанской духовной семинарии. Сохранность книги, можно сказать, отличная. Это дает основания предположить, что семинарское начальство держало материалистическое сочинение П.С. Батурина подальше от глаз воспитанников.

По стечению обстоятельств «Исследование...» Батурина появилось на свет в один год с мятежной книгой его современника А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Неизвестно, был ли Батурин лично знаком с Радищевым. Скорее всего, их жизненные пути не пересекались. Но эти люди во многом были близки друг другу по духу. Горячих патриотов России Радищева и Батурина роднили желание видеть свой народ свободным и счастливым, вера в силу человеческого разума, добра и справедливости.