Опровергатели и пасквилянты. Лев и ослы

Лев и ослы

Антитолстовская деятельность в течение многих лег направлялась твердой рукой главного идеолога монархического режима, профессора античного права Константина Петровича Победоносцева, занимавшего с 1880 по 1905 год пост обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода. Когда-то в молодости Победоносцев был либералом и даже что-то писал для Герцена в Лондон. Однако с годами сделался консерватором и реакционером.

Это о нем, как об олицетворении политической реакции 80-х годов, писал когда-то А.А. Блок:
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Раскрыл совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только тень огромных крыл,
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи,
Стеклянным взором колдуна.

Это ему была посвящена уничижительная эпиграмма, знакомая в дореволюционные годы каждому образованному россиянину:
Победоносцев для Синода,
Обедоносцев при дворе
Он Бедоносцев для народа,
Доносцев просто при царе.

Победоносцев, по отзывам современников, был неплохим правоведом и очень ловким царедворцем. Имел довольно сильное влияние и на Александра III, и на Николая II, которым в свое время читал лекции по правоведению. Беззастенчиво пользуясь слабостями коронованных особ, он внушал им порой самые бредовые и фантастические мысли, заставлял принимать необдуманные решения, не раз уговаривал не идти ни на какие увещевания Толстого, быть по отношению к писателю предельно жесткими и бескомпромиссными.

Победоносцев был автором многих порочащих Толстого слухов и сплетен, ходивших по Москве и Петербургу и проникавших время от времени в прессу. Именно Победоносцевым, например, был пущен слух о том, что типография, в которой печатаются запрещенные произведения Толстого, находится в его собственном доме в Хамовниках, что вызвало немалый переполох у московских властей.

Эта известная мне и ранее история как-то по-особому интересно прозвучала из уст профессора кафедры истории Московского государственного пединститута Софьи Львовны Эвенчик, с которой я познакомился в середине 80-х годов, незадолго до ее кончины. Эвенчик была большим знатоком предреволюционной России и автором едва ли не единственной до сих пор монографии о Победоносцеве. Во время наших бесед она рассказала мне, что обер-прокурор Синода был и автором омерзительного слуха о том, что во время постановки в Ясной Поляне любительских спектаклей по драме Толстого «Власть тьмы» натурально убивают грудных младенцев!

Софья Львовна была собеседницей интересной, рассказчицей заворожительной и эмоциональной. Даря мне свою книгу о Победоносцеве, выпущенную в виде очередного тома ученых записок МГПИ, она неоднократно повторяла:
- Можете себе представить, такой мерзавец целую четверть века определял политическое лицо самодержавия, внутреннюю политику великой страны!.. Можете себе представить!..

Конфликт между Победоносцевым и Толстым возник еще в начале 1880-х годов и продолжался многие годы. Объявив о неприятии официальной церкви, за деятельность которой перед царем отвечал непосредственно синодальный обер-прокурор, Толстой вызвал гнев всесильного временщика. С тех пор Победоносцев искал любого повода, чтобы доставить Толстому как можно больше неприятностей. Толстовскую драму «Власть тьмы», написанную на основе реальных событий, Победоносцев невзлюбил особо.

История, положенная в основу драмы, в Тульском крае хорошо известна. Произошла она в конце 1870-х годов почти на самой южной окраине Тульской губернии в деревне Коротеевке (Сидоровка тож) Чернского уезда. Уезд этот известен своими тургеневскими местами, живописной природой, описанной автором «Записок охотника» в рассказах «Бежин луг», «Певцы» и других его произведениях. В этом уезде располагалось когда-то родовое имение поэта А.А. Дельвига, лицейского друга Пушкина. Здесь в своих имениях проживали сыновья Толстого Сергей и Илья, сестра писателя М.Н. Толстая. Работая после окончания института директором сельской школы близ станции Скуратово Черского района, я посетил многие достопримечательности здешних мест, в том числе и печально знаменитую Коротеевку, где за сто лет до этого бушевали поистине шекспировские страсти: неверный муж соблазнил свою падчерицу, придушил родившегося в грехе ребенка, а затем прозрел, покаялся перед всем миром в содеянном и был осужден на каторжные работы. Как и тысячи российских деревень, Коротеевка, входившая тогда в состав совхоза «Культура», выглядела уныло, словно расплачивалась за грехи своих былых обитателей. Убогие крестьянские избы, заросшие сорняками палисадники, тощие коровенки, неулыбчивые жители. Не знаю, осталось ли сегодня вообще это место на карте. Толстовская же драма будет жить долго.

В разные годы мне удалось разыскать несколько изданий «Власти тьмы», в том числе и самое первое, выпущенное в 1887 году издательством «Посредник». Вспоминая выход в свет этой книжицы, один из создателей Московского художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко писал: «Нельзя забыть, какое ошеломляющее впечатление произвела на нас эта маленькая книжечка – народное издание «Власти тьмы». Без преувеличения можно сказать, что я дрожал от художественного восторга, от изумительной обрисовки образов и богатейшего языка».

Первое и последнее прижизненные издания драмы «Власть тьмы»..jpg
Первое и последнее прижизненные издания драмы «Власть тьмы».

Книжка вышла в свет в начале февраля 1887 года, а уже 18 февраля Победоносцев доносил Александру III, что, ознакомившись с пьесой, он не может «прийти в себя от ужаса», потому что пьеса представляет собой «отрицание идеала», «унижение нравственного чувства», «оскорбление вкуса». «Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе. Едва ли сам Золя дошел до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой… И то уже не хорошо, что в эту минуту драма Толстого, напечатанная в виде народного издания в громадном количестве экземпляров, продается теперь по 10 копеек разносчиками на всех перекрестках».

Донос подействовал. Царь ответил Победоносцеву, что пьеса Толстого на него «сделала сильное впечатление, но и отвращение», и что его «мнение и убеждение, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету», но «написана вся пьеса мастерски и интересно». Вскоре от императора министру внутренних дел последовала записка, посвященная выходу в свет толстовской драмы: «Надо было бы положить конец этому безобразию Толстого. Он чисто нигилист и безбожник. Недурно было бы запретить теперь же продажу его драмы «Власть тьмы», довольно он уже успел продать этой мерзости и распространить ее в народе».

На народное издание «народной драмы» Толстого незамедлительно был наложен арест. Долгие девять лет это выдающееся драматургическое произведение прославленного мастера находилось под запретом цензуры, в том числе и театральной. И это несмотря на то, что с появлением драмы Толстой оказался в центре внимания всей театральной России. На пьесу обратили внимание самые именитые деятели русской сцены. В один из дней начала 1887 года, например, к писателю в Хамовники приезжала блистательная прима Александринского театра М.Г. Савина просить «Власть тьмы» для своего бенефиса. Толстой дал согласие на бенефисную постановку. В театре незамедлительно начались репетиции спектакля, но в марте того же года все было кончено. Заведующий труппой театра, известный драматург А.А. Потехин с огорчением писал Толстому: «Власть тьмы» срепетирована, декорации, костюмы все готовы, и вдруг запретили ее играть через министерство двора».

Исключение было сделано лишь для любительских театральных постановок. Кстати, режиссером первой из них являлся хороший знакомый Толстого, прокурор Тульского, а затем Московского окружного суда Николай Васильевич Давыдов. Именно он ознакомил когда-то Толстого с уголовным делом коротеевского крестьянина Ефрема Колоскова, выведенного в драме под именем Никиты, позднее рассказал писателю историю, положенную в основу другой великолепной толстовской драмы «Живой труп». В тульском доме Давыдова в 1893 году Толстой познакомился с К.С. Станиславским.

Запрет издания и постановки пьесы «Власть тьмы» на профессиональной сцене был звонкой пощечиной самодержавия всей российской культуре. Узнав об этом, острый на язык московский репортер и писатель Владимир Гиляровский мгновенно оценил ситуацию эпиграммой:

В России две напасти:
Внизу – власть тьмы,
А наверху – тьма власти.

Многим было до боли обидно, что впервые «Власть тьмы» была поставлена не на русской, а на французской сцене. Произошло это в 1888 году в Париже, в «Свободном театре» Андре Антуана. Затем драма победно прошествовала по сценам Дрездена, Милана, Будапешта, Загреба, Копенгагена и других городов мира.

Победоносцев злорадствовал, с ядовитой ухмылкой потирал замаранные писанием доносов руки, сочинял новые доносы и сплетни. Зная подлость и мелочность натуры Победоносцева, его отношение к Толстому не приходится гадать, кем именно был задуман и в 1901 году осуществлен кощунственный акт отлучения великого писателя от церкви. Об этом знали или догадывались и многие современники тех событий. Сохранились тайно перлюстрированные полицией специально по этому поводу письма россиян той поры. Вот что писал, например, одному из своих корреспондентов юрисконсульт кабинета его величества Н.А. Лебедев: «Прочитал сейчас указ синода о Толстом. Что за глупость! Что за удовлетворение личного мщения. Ведь ясно, что это дело рук Победоносцева и что он мстит Толстому… Может быть, десятки тысяч читали запрещенные произведения Толстого в России, а теперь будут читать сотни тысяч».

Так оно и было. В результате отлучения от церкви симпатий к Толстому не убавилось, а прибавилось. Выросло и количество читателей толстовских произведений. В адрес же властей и синодального начальства обрушились упреки и обвинения в травле человека, давно ставшего национальной гордостью страны. Я пишу эти строчки и невольно приходит на память другой выдающийся русский писатель, затравленный уже в советское время – Александр Исаевич Солженицын. И становится больно за Россию, где за много столетий истории власти так и не научились ценить своих пророков и гениев.

Протестуя против церковной травли Толстого, люди разных возрастов и убеждений по-разному заявляли об этом: присылали писателю сочувственные телеграммы, организовывали сбор подписей в его поддержку, писали обвинительные статьи в адрес церковных иерархов и Синода, сочиняли едкие фельетоны, эпиграммы, карикатуры.. Среди документов протеста басня безымянного автора «Лев и ослы», малоизвестный текст которой мне хотелось бы привести:

В одной стране, где правили ослы,
Лев завелся и стал налево и направо
О том, о сем судить и про ослов все правду говорить.
И вот повсюду уж пошла о Льве том слава.

Но так как львы ведь не похожи на ослов,
И все в поступках их и в их речах иное,
То весь «синклит» ослиных тех голов
От львиной дерзости лишился сна, покоя…

Как!? Рядом долгих лет, природные ослы,
Обычай наш и нрав привили мы народу,
А дерзкий Лев строчит на нас хулы
И под носом плодит нам львиную породу!!!

К несчастию, народ наш не глухой,
И дан язык ему (как ни прискорбно это):
Один послушает, расскажет тот, другой,
Да так и разнесут ту ересь вдоль по свету.

И вот «синклит» ослов
Собрался обсудить, как быть с врагом косматым?
И сановитейших ослиных семь голов
Так разрешилися посланием крылатым:

Лев назван был «губителем» страны,
Порвавшим «дерзостно» с «премудростью» ослиной,
За что и ждет его рогатка сатаны,
Лизанье сковород и шип и свист змеиный…

Готовы б съесть ослы,
А все ж боятся Льва,
И только издали его лягают…
И даже так – в конце звучали их слова:

«Вам, Лев неистовый, покаяться нельзя ли?
Забудем прежние нападки и хулы,
Смиритесь, бросьте… и подите-ка в ослы,
Хоть и в большом вы чине.
Покайтесь! Может быть, прощенья б получили…»

Когда же Льву прочли подобные рацеи,
То он сказал, взметнув презрительно хвостом:
«Здесь все написано ослиным языком,
А я лишь понимать по-львиному умею».

Талантливо написано, а главное – правдиво, со знанием существа дела.

Справедливости ради надо признать, что спуску Победоносцеву Толстой никогда не давал и на каждую его проделку отвечал достойно вопреки собственному учению о непротивлении злу. Зло, которое нес с собой Победоносцев, видимо, стоило того. В романе «Воскресение» Победоносцев прозрачно фигурирует под фамилией Топорова. Это сухой ограниченный и омерзительный человек, по мере своего служебного возвышения все более глупеющий и отстающий от жизни. Таким он и вошел в историю.

Победоносцев умер в 1907 году, однако посеянные им семена зла еще долго давали о себе знать. Одно из свидетельств этого – история первого памятника Л.Н. Толстому в Москве. Ее мне помогла восстановить старая фотография, сделанная очевидно, в середине 1920-х гг. и приобретенная мною когда-то «по случаю» для толстовской коллекции. На ней изображен известный московский скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров (1881-1952) в своей мастерской на фоне выполненного им в 1912–1913 годах памятника Толстому. Памятник этот в настоящее время установлен на территории государственного музея писателя на Крапоткинской улице. Однако предназначался он совсем для другого места. Монумент предполагалось установить на Миусской площади, рядом с построенным в 1912 году зданием Московского городского народного университета им. А.Л. Шанявского.

Высеченный из финляндского красного крупнозернистого гранита, он выразительно передавал облик великого писателя: слегка наклоненная влево крупная голова, бородатое лицо с зорким проницательным взглядом из под густых бровей, просторная блуза, натруженные руки, привычно заложенные за пояс… Памятник был выполнен почти с натуры, ведь именно С.Д. Меркуров был тем скульптором, который 8 ноября 1910 года на станции Астапово снял с Толстого посмертную маску. Нашелся меценат, готовый оплатить установку памятника. И тогда свое слово сказал созданный с благословения покойного Победоносцева черносотенный «Союз русского народа». Черносотенцы заявили: если памятник безбожнику Толстому будет поставлен на Миуссах, на виду строившегося неподалеку отсюда храма Александра Невского, то он непременно будет взорван.

Городская дума от установки памятника воздержалась, и он надолго остался пылиться в мастерской скульптора. В 1928 г., в канун столетия со дня рождения Толстого, работа Меркурова была установлена на Девичьем поле, неподалеку от московского дома писателя в Хамовниках. В 1972 г. меркуровский памятник демонтировали и перенесли на Крапоткинскую, а на его месте поставили традиционную советскую «глыбу», сооруженную скульптором А.М. Портянко и явно навеянную словами Ленина о Толстом: «Какая глыба, какой матерый человечище».

Опровергатели и пасквилянты

Публицистические и художественные произведения Толстого 1880-1900-х годов породили особую литературу о «душегубном еретичестве» писателя. Среди авторов антитолстовских сочинений - иерархи официальной церкви, ее явные и тайные адепты, и просто литературные поденщики и авантюристы. В своих статьях и книгах они стремились вывести «яснополянского еретика» на чистую воду, опровергнуть железную логику его критики режима и церкви.

Думаю, что всерьез эту литературу никто из порядочных людей в России не воспринимал. Однако ее покупали, и многие покупали исключительно для того, чтобы познакомиться с цитировавшимися в этих книгах высказываниями из запрещенных толстовских сочинений.

В числе наиболее рьяных опровергателей яснополянского пророка и его христианского учения значился профессор Казанского университета А.Ф. Гусев, однофамилиц секретаря и единомышленника писателя Н.Н. Гусева, впоследствии также профессора. Свои писания он печатал в типографии университета, где когда-то учился Толстой, а также в издательстве казанского книготорговца А.А. Дубровина, однофамильца руководителя черносотенного Союза русского народа. Толстой как-то назвал профессора Гусева своим «постоянным критиком», одно время начал было читать его труды, но, убедившись в их бездарности и тенденциозности, бросил. В яснополянской библиотеке сохранились четыре книги, выпущенные казанским профессором. Очевидно, они были присланы Толстому самим автором. На титульном листе одной из них - «Любовь к людям в учении графа Л. Толстого и его руководителей» - надпись чернилами «От автора». Кстати, библиотека Л.Н. Толстого была одной из самых крупных писательских библиотек XIX века. В ней насчитывалось около 22 тысяч томов.

Разбор и критика толстовских произведений довольно части появлялись на страницах официозного «Миссионерского обозрения». Редактор журнала В.М. Скворцов неплохо на этом наживался. Когда на страницах «Обозрения» появлялись материалы о Толстом, предприимчивый редактор сбывал экземпляры издания книготовговцам по цене, в несколько раз превышавшей его официальную стоимость (50 коп.). В ноябре 1910 года газета «Санктпетербургские ведомости» выступила с разоблачением, заявив, что Толстой в буквальном смысле «обогатил В.М. Скворцова и дал ему возможность выстроить 300-тысячную дачу-гостиницу на берегу Крыма».

За многие годы книжного собирательства я обнаружил у букинистов несколько пасквильных изданий, интересных для общей характеристики толстовской эпохи и масштабов той травли, которая велась в отношении великого писателя. Не буду останавливаться на них подробно, расскажу только об одном несколько необычном пасквиле, который, возможно, задумывался как памфлет. Но памфлета не получилось, для этого нужен какой никакой литературный талант. Получился именно пасквиль со всеми атрибутами это мерзостного псевдолитературного жанра. Его сочинил и издал под маркой журнала «Развлечение» начинающий сотрудник этого издания и посредственный литератор Дмитрий Богемский. Свое произведение, «новый роман в трех частях», Богемский назвал «Понедельник», сочинителем же романа значился граф Худой. Авторства своего Богемский не раскрывал, очевидно, понимая, что делает гадость и в случае огласки его просто не пустят в порядочный дом и не подадут руки. Личность пасквилянта стала известна позднее, с выходом в свет великолепного и уникального словаря псевдонимов Масанова.

Хотелось бы сделать небольшое отступление. Начало ХХ века в России было богато на всякого рода пошлые и сомнительные литературные поделки. В свое время на это обратил внимание молодой тогда литературный критик К.И. Чуковский, с предельной откровенность называвший некоторых своих современников «литературной сволочью». В одной из статей Чуковский писал, что литературную этику создают теперь не настоящие литераторы, а поддельные – фармацевты, дантисты, сутенеры, шуллера, маклера, подставные редакторы, - т.е. люди совершенно чуждых (пусть и почтенных) профессий. Литератор теперь это шуллер, это ножевщик, шантажист провокатор,что он торгует женой, убеждениями, телом, что в каждом сногсшибательном столичном скандале непременно замешен литератор…

Произведя на свет 70 страниц пасквильного текста, граф Худой, он же Богемский, кратко пересказал сюжет «Воскресения» в опошленном и уничижительном для автора и всей читающей публики виде. Главные герои романа Худого-Богемского – «полногрудая девушка с красным бантиком на голове, сделанном из старой тетенькиной подвязки», Екатерина Чухонцева и ее соблазнитель князь Простудов. С первой до последней строки – что ни сцена, то пошлость.

Можно представить, как радовался цензор, подписывая 3 ноября 1899 года «дозволение» на издание пасквильного «романа», как радовались, читая «Понедельник», враждебно настроенные к Толстому иерархи церкви, а вместе с ними и синие мундиры, для которых Толстой и его последний роман доставляли немало хлопот.

Нельзя не рассказать о продолжении этой истории. Когда роман графа Худого вышел из печати и получил огласку, по Москве пополз слух о том, что пасквиль этот произвел на Толстого настолько удручающее впечатление, что великий романист заболел. Надо сказать, что толстовская Москва конца 1890-х годов мало чем отличалась от грибоедовской начала века. Слух и домыслы здесь по-прежнему питали землю. Однако известие это многими было воспринято всерьез и вызвало тревогу друзей писателя и почитателей толстовского таланта. Некоторые поспешили к Толстому в Хамовники с тем, чтобы проверить слухи и успокоить писателя. Одним из них был художник П.Ф. Вимпфен, оставивший на этот счет свои воспоминания. Явившись к писателю, вспоминал Вимпфен, он застал его абсолютно здоровым. При этом Толстой заявил: все, что говорят о его здоровье «совершеннейший вздор», «раздуто все», и все ему «очень надоело». По свидетельству мемуариста, писатель был полон новых творческих планов и думал не о пасквилянтах, а о будущем.