Как сейчас вижу тихую тульскую улицу Мира 1960-х годов. Тогда она была одной из самых молодых и чуть ли не окраинных улиц города оружейников. Застроенная «разнокалибернами» домами и домишками, она имела вид на просторное поле, отделявшее улицу от расположенных ближе к городскому центру корпусов Механического института. Поле это каждое лето благоухало цветущем разнотравьем: васильки, вьюнки, зверобой, полынь, Иван-чай, ромашка. Да что там только не росло! Ни до, ни после этого я никогда не видел в родном городе такого обилия стрекоз, разноцветных бабочек и трудолюбивых пчел.

Радовали и чудом стоящие среди «хрущевок» оригинальные двухэтажные строения с двумя подъездами на 6 квартир каждый, со скрипучими деревянными лестничными пролетами, высокими потолками и ощущением несказанного домашнего тепла и уюта, которого я не встречал даже в элитных «сталинских» домах послевоенной Тулы.

Как и проспект Мира в Москве, улица Мира в Туле получила свое название в честь VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в советской столице летом 1957 года.

В 1960-е годы на этой улице, на первом этаже большого недавно отстроенного пятиэтажного дома, в квартире с постоянно зашторенными окнами жил известный писатель Анатолий Васильевич Кузнецов. Этот дом был мне хорошо знаком. Я часто проходил мимо него, поскольку по соседству, в двухэтажке со скрипучими лестницами жили мои самые близкие и часто посещаемые родственники. Иногда заходил в этот дом специально, поскольку, ко всему прочему, в нем размещался магазин с вывеской «Хлеб».

Тульская интеллигенция тех лет, как и интеллигенция столичная, жила кухонными разговорами и пересудами. Говорили обо всем: старики о прожитом и пережитом, люди помоложе - о проблемах и заботах дня текущего, о полетах космонавтов, о Карибском кризисе, о нарисованной сказочником Хрущевым перспективе построения коммунизм. Полушепотом рассказывали политические анекдоты, за которые не так давно можно было угодить лет на десять на Колыму по статье 58 Уголовного кодекса СССР.

Но чаще всего разговоры касались литературы, которая объединяла «за кухонным столом» представителей разных поколений. Помню, как в самом конце 1962 года вслух читали одолженный хорошим знакомым «на пару дней» свеженький номер «Нового мира» с рассказом А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», как взапой читали рассказы и повести из «Юности», как обсуждали стихи Е. Евтушенко и прозу В. Аксенова, произведения других авторов, отвергавших официальный догматизм, тех, которых позднее стали называть «шестидесятниками». Упивались мы и литературными эпиграммами на кумиров сталинских времен. Многие из них и по сей день прочно сидят в голове, например, четверостишие по поводу вовсе забытого ныне Виссариона Саянова и его романа «Земля и небо».

Прочёл читатель заново
Большой роман Золя.
Потом прочёл Саянова –
«Небо и земля»!

А по соседству в «Облторговском» доме, в квартире № 35 жил и работал живой шестидесятник и почти что классик Анатолий Кузнецов. Досужая молва доносила до нашей кухни были и небылицы о нем как о писателе и человеке. Как правило, источниками их были работники местного ЖЭКа – сантехники, электрики, маляры… Под разными предлогами они старались проникнуть в квартиру писателя и хоть одним глазком посмотреть: «что есть что». А потом шли рассказы и пересказы один другого пикантнее: Кузнецов любит ездить на велосипеде по окрестным улицам в рассветные часы в чем мать родила; Кузнецов имеет коллекцию заморских порнографических журналов, которые разбросаны по всей трехкомнатной квартире; Кузнецов периодически устраивает пьяные оргии с приглашением друзей-пропойцев и их подруг, среди прочих замечены местные поэты и прозаики, артисты драмтеатра и ТЮЗа, стиляги и срамные девицы.

Получая «из первых рук» работников ЖЭКа такую информацию, старики морщились и не очень-то верили пребывавшим в вечном подпитии жэковцам. Люди помоложе воспринимали информацию с любопытством, а совсем юные – разивали рты от удивления. И каждый непременно хотел узнать: кто он такой, этот скромный с виду очкарик из дома по соседству, откуда родом, как появился в Туле, что хорошего написал.

Анатолий Кузнецов родился в Киеве 18 августа 1929 года в семье бывшего красноармейца Василия Герасимовича Кузнецова, получившего от советской власти высшее инженерное образование, и учительницы начальной школы Марии Федоровны Кузнецовой. Отец воспитанием сына занимался недолго и завел себе новую семью, поселившись в Нижнем Новгороде. Настоящими воспитателями будущего писателя были его дед и бабушка, крестьяне по происхождению. Жили они на киевской окраине, в районе Курёновки. Когда-то Курёновка была пригородным селением, где размещались курени Киевского казацкого полка. Они-то и дали название этой местности. В 1930-е годы в Курёновке было множество частных садов и огородов, снабжавших киевлян своими продуктами. Со своего огорода кормилась и семья, где рос Анатолий. По весне собирали редиску, потом помидоры, лук капусту, картошку, щавель. Вдоль плетня росли кукуруза и подсолнухи.

Дед писателя Федор Власович Семерик прожил 95 лет. Он был человеком старой закалки, с ним можно было говорить обо всем: и о жизни, и о боге, и о бессмертии. Воспитанный советской школой юный материалист Анатолий часто заводил деда в тупик своими вопросами. Долго длился между ними спор о том «Есть ли Бог или нет? Есть ли тот свет или нет?». Завершился он договоренностью: когда дед умрет, он любой ценой даст внуку знать: есть ли тот свет – и как там обстоят дела.

Довоенное детство было веселым и беззаботным. Писателю часто вспоминались летние купания на Днепре, дорога к которому шла через заливные луга и дикие песчаные пляжи между Киевом и Вышгородом, безлюдье, девственно нетронутый песок, хрустящий под пяткой, как сахар, песчаные косы Днепра, крик чаек… А еще были любимые книги, школьные товарищи.

12-ю годовщину со дня рождения Анатолия отметили, как смогли. В то время Киев был уже прифронтовым. Кузнецов до последних дней жизни помнил и фашистские бомбардировки украинской столицы, возвестившие о начале войны, и баррикады на Крещатике и Брест-Литовском шоссе. И то, как ровно через месяц после его 12-летия в город вошли немецкие войска. Оккупация Киева длилась 778 дней. И все эти страшные дни Анатолий вел тайный дневник, в котором запечатлел главное, что происходило в захваченном врагом городе. Его детские впечатления были отнюдь не детскими.

И до войны, и после сын учительницы был примерным мальчиком, хорошо учился, был послушным, много и с охотой читал, ходил после уроков на занятия балетной студии при Киевском театре оперы и балета и даже участвовал в спектаклях (о чем впоследствии написал рассказ «Артист миманса»), получал стипендию от Министерства просвещения «для одаренных школьников» и, конечно же, мечтал. В шестилетнем возрасте Анатолий прочитал роман Виктора Гюго «Труженики моря», где описан подвиг рыбака, спасшего судно от крушения. С тех пор он заболел морем, желанием увидеть приливы и отливы на Ла-Манше. Эту мечту он пронес через всю жизнь. Мечта эта, по свидетельству самого писателя, была сначала волнующей, потом мучительной, потом тоскливой и почти безнадежной. Но однажды она все-таки сбылась.

В пятнадцать лет вместе с ровесниками Анатолий вступил в комсомол. Но тут же в нем и разочаровался. Процедура приема в молодежную организацию резерва партии коммунистов показалась ему настолько бездушной и формальной, что вызвала скорее отторжение, чем восторг. Позднее он признался: «В 1949 году, на двадцатом году жизни, я, кипя яростью, решил, что не буду участвовать в комедии, творящейся вокруг. Снялся с учёта в райкоме, сказал, что уезжаю в Хабаровск, получил на руки учетную карточку — и уничтожил ее вместе с комсомольским билетом». Это был, конечно же, поступок зрелого человека.

Военное лихолетье настолько закалило «домашнего» мальчика, что Анатолий ничего в жизни не боялся кроме предательства, формализма и бездушия. В возрасте 16-17 лет он часто ездил на крыше поезда из Киева в Москву и обратно, подвергая жизнь смертельному риску. В 18 лет совершил поступок не менее рискованный, написав гротесковую пьесу-сатиру на сталинский строй. Среди действующих лиц пьесы были железные Феликсы, ходившие монолитной когортой по идеально прямой линии, состоявшей из сплошных зигзагов, вертящийся в гробу Ленин, хлопающий крыльями Сталин, безмолвствующий народ…

В 1952 году Анатолий Кузнецов уехал на строительство Каховской ГЭС, которое развернулось в сентябре 1950 года на основании Постановления Совета министров СССР. На стройке многое было по-иному, по-настоящему. И Кузнецов, чтобы не быть «белой вороной», вновь вступает в комсомол. Процедура формализма проявилась и здесь, но Анатолий ясно понимает: молодой человек без комсомольского билета – изгой советского общества. Очевидно, именно в это время в нем пробуждается страстное желание изложить на бумаге свои жизненные впечатления, стать литератором. А для этого одних способностей и стараний мало. Надо учиться. Однако путь в Литературный институт комсомольцу-строителю Каховской ГЭС был заказан. Оказалось, что прожив два года под фашистами в оккупированном Киеве, он, согласно закону, не имеет право на высшее образование. После смерти Сталина это положение отменили, и в 1955 году Кузнецов становится студентом Литинститута им. М. Горького и вместе с зачетной книжкой получает временную московскую студенческую прописку. Учиться литературному творчеству – значит вживаться в жизнь своих героев. Сознавая это, Кузнецов с энтузиазмом принимает предложение основателя и главного редактора журнала «Юность» Валентина Катаева отправиться в командировку на строительство Иркутской ГЭС на Ангаре и какое-то время, наблюдая за жизнью строителей, работает на строительстве бетонщиком.

В самом начале «хрущевской оттепели», на волне осуждения культа личности Сталина, Анатолий Кузнецов поверил, что грядут перемены к лучшему, и вступил в партию. Однако вскоре вновь пришло разочарование. Стало ясно, что со смертью «кремлевского горца» советский тоталитаризм не умер, не ушел в прошлое. Он был жив и при «разоблачителе» Хрущеве, только нарядился в другие одежды.

Но надо было жить, учиться, работать над литературными произведениями, как требовала программа литинститута. И Кузнецов это делал, и делал блестяще. В 1957 году в журнале «Юность» выходит журнальный вариант его повести «Продолжение легенды. Записки молодого человека», рассказавшей читателям о жизни и делах молодых строителей Иркутской ГЭС, продолжателей традиций Павки Корчагина. Отметив, что в произведении начинающего автора «не все равноценно», что «ощутимы отдельные погрешности в композиции, в обрисовке некоторых персонажей», критика приветствовала его «жизнерадостное, оптимистическое восприятие мира, острую наблюдательность, горячую любовь к человеку-труженику, человеку-творцу». Это был успех.

Триумфом стала публикация повести во втором выпуске «Роман-газеты» за 1958 год. В тот февральский день, когда вышел из печати этот выпуск, Анатолий Кузнецов проснулся по-настоящему знаменитым. «Роман-газету» выписывали серьезные люди, любители литературных новинок, она заполоняла витрины киосков «Союзпечать». И не мудрено: издание выходило полумиллионным тиражом. Важно заметить, что в «Роман-газете», возникшей в свое время чуть ли не по личной рекомендации В.И. Ленина, печатался не абы кто, а лишь лучшие, образцовые, так сказать, авторы. И Кузнецов оказался среди них. Вскоре повесть о строителях Иркутской ГЭС была переведена на языки народов СССР и стран народной демократии.

Молодым талантом заинтересовался Отдел культуры ЦК КПСС. После окончания в 1960 году Литературного института Кузнецову хотелось остаться в Москве, где к этому времени уже сформировался костяк властителей дум молодежи, где на вечерах в Политехническом царствовали Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский, Булат Окуджава. Но «старшие товарищи» оставить молодого писателя в Москве не посчитали нужным. Ему предложили на выбор несколько ближайших к столице областных центров. Он выбрал Тулу, и впоследствии очень сожалел, что не Рязань, где в то время жил и творил до поры до времени мало кому известный учитель физики и астрономии средней школы № 2 Александр Исаевич Солженицын. «Старшие товарищи» выбор Тулы одобрили: и от Москвы недалеко, не ссылка вроде, и присмотр надежный за талантом (не дай Бог, оступится!) местные партийцы и компетентные органы наверняка обеспечат образцовый. «Тула город заслуженный, оружейный, рабочий, - рассудили в кабинетах на Старой площади. - Вот и пускай молодой писатель прославляет умельцев России, они этого заслужили».

Тогда-то и поселился Анатолий Кузнецов на улице Мира. Среди местной пишущей братии ни в какое сравнение ни с кем он не шел. Даже ответственный секретарь Тульской писательской организации Александр Лаврик, приехавший в Тулу в том же 1960 году после окончания двухгодичных высших литературных курсов при Союзе писателей СССР, а до этого много лет проработавший в Якутии. Помню его книгу северных повестей под названием «В долине белых черемух». В течение нескольких лет она сиротливо возлежала на витрине главного книжного магазина города, не раскупленная и не прочитанная, а вызывавшая тускнеющей обложкой тоску и уныние.

Такой же тоскливой и унылой была жизнь Тульской писательской организации. Впрочем, должность ее руководителя (ответственного секретаря) с приличным жалованьем 170 рублей в месяц и полным правом распоряжаться всеми средствами организации, первоначально, местные партийные руководители предложили Кузнецову, принимая его чуть ли не за «живого классика». Но он наотрез отказался от казенной должности. Из пяти членов Союза писателей, проживавших в начале 1960-х годов в Туле, только Кузнецов числился «рядовым». Все остальные были «при должностях»: Александр Лаврик – руководитель, Наталья Парыгина – заместитель ответсекретаря, Иван Панькин – уполномоченный Литфонда, Валентин Булгаков (бывший секретарь Л.Н. Толстого) - ревизионная комиссия, проверяющая кассира.

Первое же знакомство с Тулой («грязной, унылой, ободранной») и особенно с областью повергло Анатолия Васильевича в шок. Один из секретарей обкома партии, желая приобщить приезжего к достижениям края в деле сельского хозяйства, как то повез Кузнецова на черной обкомовской «Волге», «перед которой с дорог шарахались грузовики, тракторы и стада», по районам. Поездка эта писателю запомнилась надолго. С одной стороны, он понял, что такое партийная номенклатура, а с другой, – как далека она от народа, от реальных хозяйственных и социальных проблем, в особенности проблем обветшалой колхозной деревни.

Несмотря на провинциальное затворничество, Анатолий Кузнецов становится одним из известнейших советских авторов. В самом начале 60-х он издает несколько сборников своих рассказов, по оценке критики – тонких, психологически глубоких, остроумных и реалистичных. Среди них «Селенга», «Биение жизни», «Августовский день», «Мореплаватели» и другие. Признавались его взросление, растущее литературное мастерство.

Не очень замеченной осталась деревенская повесть Кузнецова «У себя дома», опубликованная в 1964 году в «Новом мире» А.Т. Твардовского с небольшим временным разрывом с рассказом Солженицына «Матренин двор».

Повесть позиционировали как «произведение о мужании юности». В центре повести молодая доярка Галя, вернувшаяся из города в родное село, где когда-то ставила рекорды надоев ее мать. Юная героиня привлекательна цельностью характера, искренностью чувств и переживаний, неспособностью идти на компромисс. С позиций сегодняшнего дня произведение это – талантливо выполненный социальный заказ, и не более того. Создавать подобного рода вещи считалось долгом советских писателей: к этому обязывал их особый статус «инженеров человеческих душ». Но это было не его. Писателя Кузнецова изначально влекли к себе исповедальность и эссеистика.

В 1966 году Анатолий Кузнецов публикует свой главный литературный шедевр, к которому шел на протяжении более двух десятилетий. Вернее то, что ему разрешают опубликовать все те же «старшие товарищи». На основе дневниковых записей времен фашистской оккупации Киева и подлинных документов той поры он воссоздает трагическую картину массового расстрела фашистами киевских евреев (а вслед за ними людей других национальностей) в пригородном местечке Бабий Яр, находившемся в непосредственной близости от родной для Кузнецова Курёновки. Даже в урезанном и оскопленном виде роман-документ «Бабий Яр» становится одним из центральных событий литературной жизни страны середины 1960-х годов.

К этому времени трагедия Бабьева Яра в общих чертах уже была знакома советскому читателю благодаря опубликованной в 1961 году поэме Евгения Евтушенко с одноименным названием, а также написанной на ее основе Симфонии № 13 си-бемоль минор для солиста, хора басов и оркестра, Дмитрия Шостаковича.
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно. Мне сегодня столько лет,
Как самому еврейскому народу.

Сегодня мало кто знает, что самый читаемый поэт Советского Союза, да, пожалуй, и современной России, был сподвигнут на создание этой поэмы рассказом своего товарища по Литературному институту Анатолия Кузнецова. В августе 1961 года они вдвоем побывали в Киеве на месте трагедии, ставшей из-за бездушия властей местом свалки и запустения. Евтушенко слушал, а Кузнецов рассказывал, откуда и как гнали людей, как потом ручей вымывал кости, как после войны шла борьба за памятник, которого так и нет.

Цензурная история «Бабьего Яра» цинична и жестока. Первыми, кто приложил к этому руку, были главный редактор «Юности» Борис Полевой и ответственный секретарь редакции Леопольд Железнов. Полевой наотрез отказался публиковать «антисоветчину». Но «сверху» подсказали, что публиковать роман надо, а от «антисоветчины» следует решительно избавиться. И Полевой, скрипя сердцем, пояснял автору «что такое хорошо и что такое плохо». Выбора у Кузнецова не было. И он последовательно, в несколько этапов резал сам себя по живому. Из романа были удалены упоминания о Сталине, об отступлении Красной Армии в начале войны, о взрыве советскими диверсантами Крещатика и Киево-Печерской лавры, о годах голода и Большого террора, другие острые моменты, особенно те, которые содержали намек на близкое сходство двух тоталитарных режимов - гитлеровского и сталинского. Без согласования с автором редактор «Юности» самолично вписал в роман конъюнктурные фразы и опять-таки без согласования с автором опубликовал его в журнале.

Однако даже с цензурными купюрами роман производил на читателя неизгладимое впечатление. Жестокая, детальная правда войны, трагедии еврейского народа, построенная на свидетельстве очевидца и многочисленных документах, не могли не затронуть тончайшие струны человеческих душ.

Впоследствии «Бабий Яр» Кузнецова был расценен как «первый в русской литературе опыт построения художественного произведения исключительно на документах и мемуарном материале, который сам обретал в контексте целого потрясающую художественную силу».

Вышедшее немного позднее в «Молодой гвардии» книжное издание романа было лишь немного расширенным по сравнению с журнальным. Однако вскоре оно было признано ошибочным и оказалось под запретом. «Частный случай» с отдельно взятым произведением отдельно взятого автора выявил многие коренные пороки советской системы: нежелание смотреть в лицо правде, стремление утаить ее от народа, патологическое неприятие инакомыслия.

В 1968 году в «Новом мире» Анатолий Кузнецов опубликовал свой лучший рассказ «Артист миманса». Мнения критиков разошлись. Одни увидели в рассказе, прежде всего, его художественные достоинства, сравнивая это произведение с «Шинелью» Н.В. Гоголя и «Бедными людьми» Ф.М. Достоевского. Другие твердили, что «Артист миманса» - это отступление от принципов социалистического реализма и возвращение в лоно реализма критического, по сути дворянского и буржуазного. Думаю, что такой критике Кузнецов был только рад. По крайней мере, его оценка метода социалистического реализма была вполне определенной: «Социалистический реализм обязывает писать не столько так, как было, сколько так, как это должно было быть или, во всяком случае, могло быть. Ложный и лицемерный этот метод, собственно, и загубил великую в прошлом русскую литературу».

В 1969 году в 3-4 номерах «Юности» был опубликован последний из законченных романов Кузнецова под названием «Огонь», произведение печальное, пессимистическое.

Близилось столетие со дня рождения основателя КПСС и советского государства В.И. Ленина, которое стране предстояло торжественно отметить 22 апреля 1970 года. Подготовка к этому событию сопровождалась сакральными клятвами хранить верность идеалам марксизма-ленинизма, твердо идти по пути, указанному вождем мирового пролетариата, а также призывами быть по-ленински непримиримыми к врагам советского строя и отступникам. А они мерещились повсюду. В том числе и в писательской среде.

Практически за каждым более или менее известным советским литератором велось наблюдение, на каждого было заведено соответствующее досье. Не составлял исключение и Анатолий Кузнецов, досье на которого было довольно пухлым. В его квартире проходили тайные обыски. Его разговоры записывались, а письма подлежали перлюстрации. Свои рукописи писатель был вынужден прятать в тайниках.

Настоящего, большого писателя советские идеологи хотели сделать марионеткой режима. Созданная вокруг Анатолия Кузнецова обстановка была невыносимой. За внешним благополучием – большими тиражами, крупными гонорарами, популярностью среди читателей, толпами поклонников и поклонниц скрывалось откровенное издевательство власть имущих.

Гнетущая атмосфера советской действительности вынудила Анатолия Кузнецова на то, чтобы покинуть родину. Заявив о своем желании отметить юбилей вождя серьезной книгой о зарождении большевизма, о Втором (Лондонском) съезде РСДРП Кузнецов стал добиваться творческой командировки в Англию. В конце концов, командировка была разрешена, но на условии сотрудничества писателя с Комитетом государственной безопасности. Находившийся на грани нервного срыва писатель был согласен сотрудничать даже с самим дьяволом. Оказавшись в Туманном Альбионе, он, не задумываясь, попросил здесь политическое убежище. Наряду с проклятиями праведников советского строя, заклеймившими Анатолия Кузнецова подлецом и предателем, за ним закрепился и ярлык писателя-невозвращенца. Кто и когда ввел в оборот это официальное, к слову сказать, понятие установить невозможно, да и вообще стоит ли?

Анатолий Васильевич Кузнецов скончался 13 июля 1979 года в своей лондонской квартире, немного не дожив до своего 50-летия. Его преследовала продолжительная болезнь сердца. Писателя похоронили на мемориальном кладбище в Хайгейте, где среди прочих есть и могила Карла Маркса. Хайгейтское кладбище издавна считается одним из самых мистических и необычных уголков британской столицы.

Мистичность этого места нашла еще одно подтверждение через тридцать лет, в сентябре 2009 года. Нисколько не постаревший, а наоборот, совсем еще юный Анатолий Кузнецов был замечен на улицах родного Киева, в районе Куренёвки. Он остановился у кирпичной стены на пересечении улиц Кирилловской и Петропавловской и застыл в бронзе, читая при свете уличного фонаря немецкий указ периода оккупации о сборе евреев с вещами и ценностями.


Памятник А. Кузнецову в Киеве. Скульптор В. Журавель.
2009.

Возвращение невозвращенца зафиксировано и в литературе. Оно началось еще до появления в Киеве бронзового мальчика. Документальным подтверждением этого стало переиздание в авторской редакции его романов, повестей и рассказов. Изданы также задушевные письма писателя к матери, которые он писал на протяжении многих лет, и его откровения в Русской студии радиостанции «Свобода».