Переплеты старых книг имеют свойство ветшать, трескаться, рассыпаться, предвещая гибель книги. И тогда книголюб берет в руки скальпель, клей и кисточку и начинает «лечить» своих питомцев. Так поступаю нередко и я, когда не требуется вмешательство профессионального переплетчика или опытного реставратора. Однако прежде чем начать «лечить» старую книгу стараюсь обязательно выяснить: что послужило основой для переплета.

Интрига заключается в том, что в старину мастера-переплетчики, экономя дефицитный картон, часто для придания переплету жесткости использовали обыкновенную писчую бумагу, кусочки бумажных обоев, сложенные в несколько слоев старые газеты, всякого рода бумажную утиль. Знаете ли вы, как любят палеонтологи и археологии, и вообще всякие копатели, ходить после весенних паводков вдоль обрывистых речных Берегов? И хождения эти часто завершаются удивительными находками: где-то обвалившийся берег вдруг откроет вашим взорам бивень мамонта, череп доисторического носорога, кубышку со старинными монетами…

Знакомство с обветшалыми книжными переплетами сродни подобным прогулкам. Периодически в газетах и журналах появляются сообщения об интересных находках… в переплетах старых книг. У меня на памяти несколько таких историй. Так, например, сравнительно недавно в библиотеке Пушкинского дома под переплетом книги, принадлежавшей прадеду великого поэта, был обнаружен тайник, в котором хранилось около 20 писем Абрама Петровича Ганнибала.

До поры до времени ничего интересного обветшалые переплеты мне не приносили. Однако фантазия, зажженная яркими рассказами Ираклия Андроникова о неожиданных находках бесценных рукописей в канареечных клетках и на пыльных чердаках, давала о себе знать.

Оговорюсь сразу: бесценных рукописей и автографов великих людей под книжными переплетами мне найти не удалось, да и вряд ли когда удастся, шансы, как говорится, близки нулю. Но кое-что интересное мне все же попадалось. Однажды, например, внутри обветшалого переплета середины XIX столетия мне попался целый набор документов из архива какого-то сенатского чиновника. Другой раз были обнаружены фрагменты полуистлевшего от старости домашнего рукописного альбома начала того же века со стихами неизвестных мне поэтов-любителей и «Гимном русского народа» В.А. Жуковского.

Об одной находке хочу рассказать особо. Перебирая как-то стоящие на полке книги, журнальные и газетные подшивки я вдруг обнаружил, что от не безупречного хранения и частого пользования стал шелушиться переплет годового комплекта «хозяйственной газеты» «Экономические записки» за 1854 год, выходившей в Петербурге в издательстве некоего Королева и К°. Издание это само по себе для меня представляло известный интерес. Во-первых, «Экономические записки» издавались Императорским Вольным экономическим обществом и являлись еженедельным прибавлением (в современном понимании – приложением) к ученым Трудам этого общества и содержали массу полезных сведений из различных областей хозяйственной жизни. Во-вторых, 1854 год был первым годом издания «Экономических записок». К тому же, мой комплект, за исключением немного обветшалого переплета, имел прекрасную сохранность.

Переплет «Экономических записок» решено было «подновить». Преступив в один из свободных дней к работе, я обнаружил, что основой переплета послужил довольно качественный старинный картон. Однако поверх картона, точнее, между картоном и переплетной бумагой имелась какая-то неровность, до этого мною не замеченная. Выяснить, что это такое не составило особого труда. Аккуратно отделив переплетную бумагу от картона я с удивлением извлек на свет (словно из бумажного конверта!) фрагмент газеты «Санктпетербургские ведомости», вышедшей под № 287, в пятницу 23 декабря 1849 года, неизвестно как и зачем туда попавший. Еще большее удивление вызвало то, что фрагмент газеты не был случайным обрывком, а являлся вырезкой газетной публикации, простиравшейся сразу на три полосы и свидетельствовавший о весьма важным в истории России XIX века событии.

Именно в этот день, в этом самом номере «Санктпетербургских ведомостей», «газеты политической и литературной», был опубликован материал, читать который без душевного волнения оказалось невозможным даже полтора столетия спустя. На первой полосе под рубрикой «Внутренние известия» газета сообщала о результатах следствия по делу революционного кружка Буташевича-Петрашевского. В верхней части разворота второй и третий страниц публиковался поименный список двадцати одного государственного преступника, участника тайной организации.

Первая страница газеты «Санктпетербургские ведомости»

Поскольку любителю отечественной истории добраться до «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1849 год проблематично, позволю себе полностью привести текст официального сообщения по делу кружка петрашевцев, опубликованный в найденной газете.

ВНУТРЕННИЕ ИЗВЕСТИЯ.
Санкт-Петербург, 22 декабря.

Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени, и в нашем отечестве.

Но в России, где Святая Вера, любовь к Монарху и преданность к Престолу – основаны на природных свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого – только горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права Религии, закона и собственности. Действия злоумышленников могли бы только тогда получить опасное развитие, если бы бдительность Правительства не открыла зла в самом начале.

По проведенному исследованию, обнаружено, что служивший в Министерстве иностранных дел титулярный советник Буташевич-Петрашевский, первый возымел замысел на ниспровержение нашего государственного устройства, с тем, чтобы основать оное на безначалии. Для распространения своих преступных намерений, он собирал у себя, в назначенные дни, молодых людей разных сословий. Богохуление, дерзкие слова против Священной Особы Государя Императора, представление действий правительства в искаженном виде, и порицание государственных лиц – вот те орудия, которые употреблял Петрашевский для возбуждения своих посетителей! В конце 1848 года он приступил к образованию, независимо от своих собраний, тайного общества, действуя заодно с поручиком Л[ейб]–гв[ардии] Московского полка Момбели, штабс-капитаном Л[ейб]–гв[ардии] Егерского полка Львовым 2-м и неслужащим дворянином Спешневым. Из них, Момбели предложил учреждение тайного общества под названием: «Товарищества» или «Братства взаимной помощи и людей превратных мнений»; Львов – определил состав общества, а Спешнев – написал план для произведения общего восстания в Государстве.

У двух из сообщников Петрашевского: титулярного советника Кашкина и коллежского асессора Дурова, были также назначены, в известные дни, собрания, в том же преступном духе.

Для раскрытия всех соучастников в этом деле, Государю Императору благоугодно было учредить особенную секретную Следственную комиссию под председательством генерал-адъютанта Набокова, из следующих членов: действительного тайного советника князя Гагарина, генерал-лейтенанта Дубельта и генерал-адъютантов: князя Долгорукова 1-го и Ростовцова.

По представленному Его Величеству, после пятимесячных самых тщательных разысканий, докладу Комиссии, все лица, кои оказались вовлеченными в преступные замыслы, или случайно, или по легкомыслию, посредством других, были по Высочайшему поведению, освобождены от всякого дальнейшего преследования законов.

За тем, признаны подлежащими окончательному судебному разбору 23 человека, коих Высочайше повелено предать суду по Полевому Уголовному Уложению в особой Военно-Судной Комиссии, учрежденной под председательством генерал-адъютанта Перовского, из следующих членов: генерал-адъютантов графа Строгонова 2-го, Анненкова 2-го и Толстого 1-го и сенаторов: князя Лобанова-Ростовского, Дурасова и Веймарна.
Генерал-Аудиториат, по рассмотрению дела, произведенного Военно-Судною Комиссией, признал, что 21 подсудимый, в большей или меньшей степени, но все виновны: в умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка, - а потому и определил: подвергнуть их смертной казни расстрелянием; остальных же двух: отставного подпоручика Черносвитова, к обвинению которого юридических доказательств не оказалось, но обнаружившего самый вредный образ мыслей, оставить в сильном подозрении и сослать на жительство в одно из отдаленных мест Империи, а сына почетного гражданина Катенева, по случаю помешательства в уме, оставить в настоящее время, без произнесения над ним приговора, но по выздоровлении вновь передать Военному Суду.

Его Величество, по прочтении всеподданнейшего доклада Генерал-Аудиториата, изволил обратить Всемилостивейшее внимание на те обстоятельства, которые могут, в некоторой степени, служить смягчением наказания, и в следствие того Высочайше повелел: прочитав подсудимым приговор Суда, при сборе войск, и, по совершении всех обрядов, предшествующих смертной казни, объявить, что Государь Император, дарует им жизнь, и затем, вместо смертной казни, подвергнуть их следующим наказаниям…»

Далее следовал поименный список государственных преступников с изложением «обнаруженных» судом «главных видов преступлений», а также «Заключения Генерал-Аудиториата» и «Высочайшие конфирмации» по данному делу.

Список государственных преступников, приговоренных к смертной казни.

Десятый в списке - отставной инженер-поручик Федор Достоевский (27-ми лет).

Первыми в списке стояли имена 28-летнего Михаила Буташевич-Петрашевского, его одногодка Николая Спешнева, 27-летнего поручика Николая Момбели. Десятым в списке преступников значился отставной инженер-поручик Федор Достоевский 27-ми лет, приговоренный секретной Следственной комиссией к смертной казни через расстрел, замененный на основании «высочайшей конфирмации» лишением всех прав состояния и ссылкой на каторжную работу «в крепостях на четыре года», с последующим определением в рядовые. Вина Федора Достоевского определялась так: «За участие в преступных замыслах, распространение одного частного письма, исполненного дерзкими выражениями против Православной Церкви и Верховной власти, и за покушение к распространению, посредством домашней литографии, сочинений против Правительства».

Начинающий литератор Достоевский, имя которого уже гремело по всему Петербургу после выхода в свет романа «Бедные люди», познакомился с первым русским социалистом Петрашевским, как свидетельствуют биографы писателя, можно сказать, случайно. Весенним днем 1846 года на Невском проспекте к Достоевскому подошел некто в темном плаще и широкополой шляпе. Сходу задал вопрос: «Какая идея вашей будущей повести?..» Это и был Петрашевский, любивший эксцентрические беседы и оригинальные манеры знакомства. Достоевский был ни сколько не удивлен подобному интересу к себе. О нем писали в столичной печати, говорили в литературных салонах, с ним искали знакомства.

Богатая эрудиция, удивительная свобода речи и полное самообладание незнакомца выдавали в новом знакомом Достоевского выпускника знаменитого Александровского (Царскосельского) лицея. Его обаяние и интеллектуальный магнетизм, смелость политических высказываний в условиях жесточайшей тирании николаевского режима притягивали к себе передовую столичную молодежь, сделали Петрашевского организатором и идейным руководителем первого в России кружка последователей французского социалиста-утописта Шарля Фурье.

Вскоре выяснилось, что между Достоевским и Петрашевским немало общего. Это и положило начало их дружеским контактам. С весны 1847 года Достоевский стал регулярно посещать проводившиеся в доме Петрашевского по пятницам собрания молодежи, интересовавшейся новейшими социально-экономическими вопросами. Пренебрегая дружбой с аристократическими почитателями его таланта, великосветскими салонами, где писатель и отставной чиновник Достоевский всегда чувствовал себя морально ущемленным, он с юношеским пылом окунулся в политические споры петрашевцев, в их тайную жизнь.

Собирались тихо, тайно, чтобы не привлечь к себе внимание вездесущих жандармов. Время было неспокойное. Европа жила в преддверии революционных потрясений. Россия же, претендовавшая на роль общеевропейского жандарма, готовилась, как к отпору европейской революции, так и к укреплению собственных идеологических тылов на основе выработанной министром просвещения графом С.С. Уваровым славянофильской формулы: «Православие. Самодержавие. Народность».

Мелочно самолюбивый, невежественный и жестокий Николай I открыто заявлял при этом:

- Я хочу поставить мое государство на такую степень высоты, что если в одно утро мой наследник проснется с больной головой, то вся Европа будет дрожать…

Совершенно по-иному представляли себе Россию в современном и будущем мире молодые петербургские вольнодумцы. Они желали видеть ее свободной от крепостного и самодержавного гнета, просвещенной и великой в своем стремлении следовать идеям человеческого братства, добра и справедливости. На вечерах у Петрашевского, как вспоминал впоследствии один из их участников, известный русский ученый и путешественник П.П. Семенов-Тян-Шанский, немало говорилось о социальных экспериментах Роберта Оуэна, фаланстере Шарля Фурье, теории прогрессивного налога Прудона…

И вдруг арест, тюрьма, приговор, сначала расстрельный, а затем каторжный. Годы, проведенные на каторге и в солдатчине были для Достоевского временем прохождения через круги ада. Но все в жизни относительно.

Прошло три десятилетия после того, как царский суд приговорил начинающего литератора Достоевского к смертной казни, и читающая Россия, склоняя голову над страницами «Преступления и наказания», «Идиота», «Записок из мертвого дома», приговорила великого русского писателя и его творения к бессмертию. Страшно подумать, какая зияющая пустота была бы на отечественном литературном небосклоне, если бы в декабрьский день 1849 года действительно грянули выстрелы и отставной инженер-поручик Достоевский лишился жизни, так и не создав того, что ему суждено было создать во славу его литературного гения, во славу России.

Достоевский, как известно, много и глубоко задумывался о проблемах добра и зла. Задумаемся об этом и мы, считающие себя его духовными последователями, учениками.

Зло, как известно, порождается злом, насилие – насилием. Несправедливое и жестокое отношение царизма к петрашевцам породило российский революционный экстремизм: нечаевщину, народовольцев-бомбистов, большевистский террор… Будь российские власти поумнее и посдержаннее, терпимее к чужому мнению не пришлось бы нашей стране и ее народу терпеть адовы муки гражданской войны, насильственной коллективизации, сталинских лагерей…

О том, как попал фрагмент «Санктпетербургских ведомостей» под переплет «Экономических записок» можно лишь предполагать. Вполне вероятно, что владелец «Ведомостей» хотел сохранить этот документ николаевской эпохи для потомков, как напоминание о царившем в стране деспотизме, чудовищной несправедливости правящего режима.

Примечательно, что в Туле середины XIX столетия были известны сочинения петрашевцев, в частности знаменитый «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (СПб., 1845. Вып. I.). Он вполне открыто продавался в книжной лавке тульских купцов братьев Титовых. Только в 1850 году этот факт привлек к себе внимание местных блюстителей законности. Книгу, как полагается, конфисковали. Книготорговцам же было сделано соответствующее внушение, впрочем, не первое в истории их торгового дела. В 1836 году дело о старшем из братьев - тульском книгопродавце Степане Ивановиче Титове, торговавшем книгами, «не дозволенными цензурой», рассматривалось даже в Правительствующем Сенате. За допущенные нарушения книготорговец был подвергнут недельному аресту. Но впрок ему это не пошло. Над властями он посмеивался, а книгу любил всякую, особенно мудреную.