Не надо быть слишком дотошным наблюдателем, чтобы заметить: большинство посетителей Тульского областного художественного музея, заглянув в зал русского пейзажа XIX века, чаще всего замедляют свой шаг возле полотен Ивана Константиновича Айвазовского и его ученика Льва Феликсовича Лагорио. И если на учителя смотрят с восхищением, то на ученика слегка снисходительно. Я подметил это еще полвека назад на музейной практике, в студенческие годы. За это время мало что изменилось.

До сих пор среди любителей искусства и даже искусствоведов не утихают споры – кто талантливее: учитель или ученик. Споры эти не разрешимы по одной простой причине. Айвазовский не дарил Лагорио своего портрета с проникновенной надписью «Победителю ученику от побежденного учителя». Так что каждый может думать и говорить что угодно. Важна лишь аргументация. А ее у почитателей Лагорио явно не хватает. В каждой более или менее приличной библиотеке найдется десяток работ об Айвазовском и крайне редко что встретишь о Лагорио. Слава богу, что девять лет назад в Москве вышел большой подарочный альбом с репродукциями картин художника. К сожалению, малодоступный и по цене, и по тиражу.

А еще существует магия юбилейных цифр. В нынешнем (2017 - прим. ред.) году – 200 лет со дня рождения Айвазовского и 190 лет со дня рождения Лагорио. Десятки тысяч паломников - на юбилейную выставку учителя в Третьяковку с экспозицией в 175 картин, и небольшие группки посетителей - на не совсем юбилейный и весьма скромный вернисаж ученика в Ярославле, куда доставили его полотна еще из трех провинциальных музеев (Вологда, Рыбинск, Переславль-Залесский).

Лагорио принято считать маринистом. На этой основе его чаще всего и сравнивают с Айвазовским. Но это верно лишь отчасти. Лагорио многогранно талантлив и как маринист, и как пейзажист, и как баталист. Непредвзятое мнение о живописце можно составить даже в Тульском художественном музее, где присутствуют такие его шедевры, как «Вид Капо ди Монте в Сорренто», «Итальянский дворик», «Дорога среди пиний», «Море. Корабль», «Мыс Ай-Я в Крыму. Черное море».

Пусть публикуемый ниже очерк станет своеобразной прелюдией к вашему новому (или первому) посещению одного из лучших провинциальных художественных музеев России.

В один из дней 1862 года профессор пейзажной живописи Императорской Академии художеств Лев Феликсович Лагорио был удостоен высочайшей чести быть принятым самим императором Александром Николаевичем. На долю самодержца, вошедшего в историю в ипостаси «царя-освободителя» и либерального реформатора, выпало бремя завершить многое из того, что начиналось, но не было завершено в предыдущие царствования.

На сей раз мысли императора были всецело поглощены Кавказом. Уже не долог был день и час окончания затянувшейся Кавказской войны, вводившей в дрожь русское общество аж с дней благословенной памяти императора Александра Павловича, а точнее – с 1817 года. Имам Шамиль, некогда всесильный вождь непокорных горцев, уже третий год живет в провинциальной Калуге как тихий и мирный обыватель. Но есть еще на Кавказе силы, враждебные России. Покончить с ними вопрос времени.

- А ну-ка показывайте, господин художник, чем завершилась ваша кавказская поездка? Чем порадуете на сей раз глаз россиянина?

Император быстрой походкой занятого человека подошел к выставленным в зале для аудиенций полотнам, от которых еще исходил дурманящий запах свежих красок. Постоял в молчании, завороженный увиденным, и полный восторга, словно юноша, воскликнул:

- Прелестно, прелестно, господин Лагорио! Кавказ! Кавказ! Узнаю его. Это поистине жемчужина русской короны. Скоро там воцарится мир и каждый сможет полюбоваться прелестями этого дивного края наяву, а не только на ваших замечательных полотнах.

На суд императора художник выставил три полотна - «Дарьяльское ущелье», «Эльбрус» и «Гут-гора». Все они излучали удивительный свет чистой природы, неудержимо притягивая к себе зрителя божественной магией мироздания, игрой ярких красок, поражающей глубиной перспективы.

В тот день император объявил художнику высочайшую благодарность, а на следующий распорядился о награждении Лагорио орденом святой Анны 3-й степени. Случай в отечественной практике довольно редкий. Согласно положению 1847 года Святой Анной 3-й степени награждались чиновники «за беспорочную 12-летнюю службу в одной должности не ниже 8-го класса». Военным за выслугу лет орден давался за 8 лет хорошей службы в чине не ниже штабс-капитана.

Царствующему семейству Лагорио как художник был знаком сравнительно давно. Одна из его картин раннего периода, также посвященная Кавказу, была в свое время приобретена для семейной коллекции Николаем I. Она была написана вскоре после окончания курса Академии художеств под впечатлением первого посещения живописцем Кавказа в 1851 году. Кавказ поразил Льва Лагорио своим величием, своей неповторимой красотой и монументальностью. Именно здесь он впервые ощутил контрастность густой тени и яркого свечения горной гряды в лучах солнца, остающегося за пределами видимого. Лагорио неоднократно использовал этот эффект в дальнейшем, в частности, в картине 1873 года «Ущелье в горах».

По итогам академической командировки молодой художник представил совету академии свои отчётные работы, выполненные на Кавказе. Рассмотрев эти работы, совет вынес вердикт: «После рассмотрения написанного за Кавказом пейзажа возвратившегося оттуда пенсионера Лагорио, Cовет с удовольствием замечает отличные успехи его в искусстве, и надеется, что продолжая оказывать их, он станет в ряду замечательных художников русской школы».

В 1863 году последовала новая, третья по счету командировка Лагорию на Кавказ. Его пригласил в свою свиту младший брат императора великий князь Михаил Николаевич, назначенный незадолго перед этим наместником Кавказского края и главнокомандующим Кавказской армией. Обстановка на Кавказе оказалась не простой. Предчувствуя близкий конец, противники России в ряде местностей отчаянно сопротивлялись правительственным войскам. Отложив ненадолго кисти и этюдник, Лагорию принял участие в стычках с горцами. Личная храбрость художника не осталась незамеченной. По возвращению в Петербург последовала боевая награда – мечи к ранее полученному гражданскому ордену Святой Анны 3-й степени.

Одним из итогов поездки 1863 года стала картина «Вид Алазанской долины». Лагорио тонко проникся духом этой живописной местности с ее старинными храмами и бескрайними виноградники на фоне Тушетских гор.

Всякий раз, бывая на Кавказе, Лагорио испытывал особый прилив жизненной энергии и творческих сил. Из каждой командировки он привозил в столицу десятки этюдов и сотни карандашных набросков в походных альбомах. Со временем все это «перерабатывалось» в яркие законченные композиции, становилось картинами.

Художник продолжал живописать кавказские виды до последних лет своей жизни, изящно и добросовестно перенося на холст особенности кавказского климата и местности, народных типов, подмеченные частности бытовой обстановки. Он по-прежнему мастерски владел освещением, а гармоничный колорит делал его творчество узнаваемым. Вот только некоторые из шедевров Лагорио разных лет - «Туман в горах. Кавказ» (1878), «В горах Кавказа» (1879), «На Кавказе. Казачья застава» (1882), «Кавказский вид» (1889), «Кавказское ущелье» (1893), «Сухум. Кавказ» (1903).


Л.Ф. Лагорио. В горах Кавказа. 1879.
Харьковский художественный музей, Харьков

Нельзя не восхищаться полотном «В горах Кавказа». Здесь все продумано до мелочей, все реалистично и одновременно наполнено романтическим восторгом. Кисть Лагорио современники называли «бархатной». Так оно и есть: никаких небрежных размашистых мазков, все аккуратно и детализировано. Отражая солнечные блики, вьется по ущельям горная река. Уцепившись за скалы, зеленеют деревья и кустарники. Монолитом стоит на вершине холма старинная крепость. Огромное дымное небо, плавно переходящее в далекие горные цепи, дышит летним зноем. Люди, спешащие по горным тропам из аула в аул на приземистых карачаевских скакунах.

Изображение гор Кавказа и кавказского побережья Чёрного и Каспийского морей стало сюжетом многих его картин. В его кавказских полотнах удивительно гармонично сочетались романтизм и академичность. Требовательная критика отмечала, что Лагорио заново открыл для зрителя красоты Кавказа в живописной традиции. Его кавказские пейзажи неповторимы. Так, как он умел написать Кавказ, редко кому удавалось.

Известно, что Лагорио практически не занимался книжной иллюстрацией. Исключением из правила стала иллюстрация произведения на «кавказскую тему». Речь идет о поэме М.Ю. Лермонтова «Хаджи Абрек», первого произведения, изданного при жизни поэта.

Нельзя не сказать и о том, что своей любовью к Кавказу Лагорио заразил многих современников. В их числе будущий знаменитый художник-баталист Василий Васильевич Верещагин (1842-1904). В 1863 году под влиянием ярких рассказов Лагорио он оставляет Академию художеств и отправляется на Кавказ. Здесь Верещагин пробыл около года. Работая на пленере в различное время суток, художник стремится уловить оттенки цвета в зависимости от характера и силы освещения. Его зрительная восприимчивость обостряется, рука становится тверже, фантазия изобретательнее. Потом был Париж, знаменитая мастерская классика французской живописи Ж.-Л. Жерома. В 1865 году, по приезде из Франции, Верещагин вновь возвращается на Кавказ и продолжает писать с натуры.

В 1883 году неожиданно для себя Лагорио получил заказ от Кабинета его величества императора Александра III на создание монументальных полотен по сюжетам недавней Русско-турецкой войны для военной галереи Зимнего дворца. Столь же неожиданно аналогичный заказ получил примерно в то же время и художник-баталист А.Д. Кившенко. Суть дела состояла в том, что признавая наличие у России только двух друзей – ее армии и флота, император был недоволен тем, как была представлена на выставках и в музеях война с турками 1877-1878 годов. Полотна В.В. Верещагина, например, он однозначно считал «антипатриотичными», а их автора обвинял в тенденциозности, «противной национальному самолюбию».

Лев Феликсович был хорошо знаком с особенностями батальной живописи, но баталистом себя не считал. Согласился в первую очередь потому, что работа давала возможность вновь побывать в полюбившихся с молодости местах. Жившего весьма скромного художника интересовал, конечно, и финансовый вопрос. Для выполнения этих работ художник совершил в 1883 и 1885 годах поездки на Черное море, в Закавказье и на Балканский полуостров. Собрав богатый материал и сделав множество зарисовок, в 1885-1892 годах Лагорию создал серию полотен. Среди них – три картины на сюжеты войны в Закавказье — «Аравартанское дело 6 июня 1877 года», «Двадцатитрехдневное сидение в Баязете. Отбитие штурма 10 июня 1877 года» и «Освобождение гарнизона Баязетской цитадели 28 июня 1877 года». Все эти картины находятся в Историческом военно-инженерном музее в Москве.


Л.Ф. Лагорио. «Двадцатитрехдневное сидение в Баязете. Отбитие штурма 10 июня 1877 года». 1891
Исторический военно-инженерный музей в Москве

Заметим, что сюжеты этих картин тесно связаны с хорошо знакомой художнику горной природой Кавказа. Полотна отличались высоким профессиональным уровнем и композиционной изобретательностью. Их колорит, выдержанный в знойных золотистых тонах, гармоничен, хорошо передает атмосферу Закавказского театра военных действий.

Несомненная удача художника – полотно, посвященное «Баязетскому сидению». Оно считается лучшим из батальных полотен Лагорио. В левой части картины на переднем плане площадка высокой крепостной стены. На площадке каменное строение с высоким аркообразным окном. На площадке, на плоской крыше строения, в арке полуразрушенного окна фигуры отбивающих атаки неприятеля русских солдат. Внизу, под стенами крепости и на горных склонах, скопища турецких войск. Они явно не ожидали столь отчаянного сопротивления русских, изможденных многодневным голодом и почти полным отсутствием в крепости питьевой воды. Кисть художника запечатлела панику в рядах осаждающих, их готовность броситься в бегство не столько от пуль, сколько от неодолимой силы духа героических защитников Баязетской цитадели.

Некоторые авторы статей о творчестве Лагорио объясняют успех его полотен тем, что в годы Русско-турецкой войны он якобы в качестве корреспондента находился на местах сражений. Но это не так. Корреспондентами на войне были другие русские художники - В.В. Верещагин, В. Д. Поленов, П. П. Соколов, П. О. Ковальский и В. Г. Малышев.

Успеху батальных полотен Лагорио предшествовала большая работа художника по сбору документальных данных о ключевых событиях войны, поездки по местам сражений, встречи с участниками битв. И конечно же эскизы и зарисовки с натуры. Они и сегодня время от времени всплывают на художественных аукционах, высоко оцениваются знатоками.

До наших дней дошли докладные записки и письма Лагорио тех лет. Они характеризуют его не только как старательного исполнителя ответственного заказа, но и как художника, верного исторической правде.

«Для написания означенных картин при требовании безусловно верной передачи местности, требовании, существенно важном для картин, имеющих историческое значение, этюды для них должны быть исполнены непременно на самом месте сражений…», - пишет Лагорио в одной из докладных записок. Указывая на сложность заказа (картины должны быть крупного размера, действующие лица изображены с портретным сходством) художник просит у государственных чиновников скромную сумму на предварительные расходы - всего 2000 рублей. Итоговый отчет по командировке был представлен эскизами будущих полотен и подробным описанием событий на них отображенных.

То, что довелось увидеть и услышать художнику, проезжая по местам недавних сражений, не могло не повлиять на его отношение ко всему происходившему. В памяти Лагорио навсегда запечатлелись услышанные на Кавказе рассказы о беспримерном мужестве русских солдат-защитников Баязета, сумевших задержать под стенами цитадели 30-тысячное войско, о страшных муках жажды и голода. Наверняка запомнился ему и рассказ о переговорах турецкого генерала Гази-Мухаммада, сына имама Шамиля и одного из руководителей осады Баязета с комендантом крепости капитаном Федором Штоквичем. В ответ на настойчивые требования Гази-Мухаммада сдаться, «в виду безнадежность положения осажденных», Штоквич неизменно отвечал, что русские не сдают крепостей, а сами берут их, о чем возможно когда-то говорил генералу его отец, но тот не усвоил уроков истории.

Лев Лагорио родился и вырос в Крыму. В краю солнца, радости и вдохновения. В портовой Феодосии когда-то, еще до нашествия Наполеона, поселился его отец – итальянский подданный виконт Феликс Лагорию (1781-1857), находившийся одно время в статусе вице-консула королевства Обеих Сицилий. Параллельно с дипломатической работой отпрыск древнего, но обедневшего генуэзского аристократического рода с успехом занимался торговым промыслом. В 1811 году совместно с итальянцами Аморетти и Галером Феликс Лагорио создал компанию для торговли с Мингрелией и Имеретией. Злые языки считали Лагорио-старшего масоном и давним шпионом Наполеона. Так ли это или нет – история умалчивает. Доподлинно известно, что итальянец женился на русской и у него было двое сыновей – Лев и Карл. Один стал известным художником, другой – генералом. Дата рождения Льва Легорио точно не установлена. В одних работах указывается, что это 16 (28) июня, в других, что 17 (29) ноября 1827 года. Где та метрическая книга, которая помогла бы нам избавиться от разночтений? Где тот основательный исследователь жизни и творчества маэстро русской живописи, который сумел бы поставить многие точки над i в биографии Льва Лагорио? Вопросы остаются открытыми.

Художниками, конечно-же, не рождаются, как, впрочем, и генералами. Однако в появлении на свет творцов художественных ценностей все-таки есть какая-то загадка. Может быть так людьми распоряжаются звезды, и точную дату рождения Льва Лагорио (из двух возможных) могут подсказать астрологи?

Как бы там ни было – все предрасполагало появлению на свет выдающегося пейзажиста и мариниста XIX века. Это – фантастически упоительный Крым, очаровательное и заманчивое Черное море, – итальянская кровь и конечно же – русский характер. Не удивляйтесь последнему, но это так. В те времена население Феодосии являло собой смешение представителей разных народов, культур и религий. Все здоровое и светлое смотрело в сторону России. К тому же русской женщиной была мать художника.

С ранних лет, как магнитом, Лагорио притягивало к себе море. Очарованный морскими пейзажами, он часами мог смотреть на волны и прибрежные скалы, торговые шхуны и рыболовецкие суденышки, проплывавшие вдоль побережья или заходившие в Феодосийский порт.

Его карие глаза меняли выражение вместе с музыкой прибрежных волн и черноморского ветра. К десяти годам он уже прилично рисовал морскую гладь, отроги гор, старинные руины. В одиннадцать - обрел себе кумира. Им стал уже входивший в силу великий русский маринист Иван Константинович Айвазовский, уроженец здешних мест. Они познакомились весной 1838 года, когда Айвазовский приехал в родную Феодосию по академическому заданию для написания живописных работ. Он был на десять лет старше Лагорио и уже завершал курс обучения в Императорской Академии художеств.

Можно представить себе с какой радостью забилось сердце подростка, когда Айвазовский первый раз привел его в свою наскоро сооруженную мастерскую, познакомил с этюдами и полотнами, а затем предложил стать помощником в создании новых произведений. Юный Лагорио с превеликим удовольствием стал подмастерьем знаменитого земляка, впитывая, как губка, советы и наставления своего учителя, его систему располагать краски на палитре, умение находить точные композиционные решения. Особое восхищение вызывала у Лагорию способность художника работать способом a la prima, то есть доводить картину до завершения по сырому красочному слою.

Ученичество длилось около двух лет. Но какими были эти годы! За это время Айвазовским был создан целый ряд удивительных полотен. Среди них лирические пейзажи - «Лунная ночь в Крыму. Гурзуф», «Керчь», «Старая Феодосия», «Морской берег», картины из жизни флота - «Десант Н.Н. Раевского у Субаши», «Вид Севастопольского рейда с военными судами», «Портрет вице-адмирала М.П. Лазарева». Многое возникло буквально на глазах юного Лагорио.

Покидая в начале лета 1840 года родную Феодосию, Айвазовский взял с собой несколько рисунков Лагорио. В Петербурге он представил их своему учителю, профессору А.И. Зауервейду, и попросил его оказать юному художнику свое покровительство. 27 июля того же года пенсионером Академии художеств Айвазовский уехал в Италию, а затем были Париж, Лондон, Амстердам. Долгие четыре года.

Айвазовский с большим уважением отнесся к своему первому ученику, видя в нем проблески необычайного таланта и завидную работоспособность. Он постоянно интересовался его успехами, оказывал содействие в трудные жизненные минуты. Добрые чувства любви и признательности своему первому учителю Лагорио сохранил на всю жизнь. У Айвазовского Лагорио научился многому, но прежде всего - умению мыслить поэтическими образами и любить Россию.

Где и как еще учился Лагорио, кроме феодосийской мастерской Айвазовского приходится только гадать. Биографы ошибаются – никакой феодосийской гимназии он не оканчивал. В то время в малолюдном городке ее просто не было. Да и на всю Таврическую губернию гимназия была только одна – в Симферополе, а от него до Феодосии целых 107 верст пути. Возможно, что какое-то время Лагорио учился здесь. Но не исключено, что образование он получил домашнее, и, видимо, не плохое.

В 1843 году, в возрасте шестнадцати лет, Лагорию был зачислен вольно-приходящим учеником Императорской Академии художеств. Без протекции Айвазовского, разумеется, не обошлось: за Лагорио просил хороший знакомый Ивана Константиновича по фамилии Крамер. Посильную помощь юному живописцу оказал и бывший гражданский губернатор Крыма и феодосийский градоначальник (впоследствии сенатор) Александр Иванович Казначеев (1788-1880). В свое время он содействовал обучению Айвазовского в Симферопольской гимназии, а затем и его поступлению в Академию художеств. Парадный портрет А.И. Казначеева кисти Айвазовского хранится ныне в Государственном Русском музее в Петербурге. Средства на обучения Лагорио выделил Герцог Максимилиан Лейхтенбергский - член царской фамилии (зять Николая I) и с 1843 года президент Академии художеств.

В академии у Лагорио было несколько учителей. И первый из них – Максим Никифорович Воробьёв (1787-1855), выдающийся художник и педагог, воспитатель целой плеяды отличных пейзажистов. Среди них И.К. Айвазовский, А.П. Боголюбов, Г.Г. и Н.Г. Чернецовы и другие мастера русской живописи. Сын отставного солдата, служившего в Академии художеств вахтером, он всего в жизни добился самостоятельно. Представитель «мягкого романтизма» Воробьёв известен любителям русского искусства как создатель романтического образа Петербурга 20-30-х годов XIX века. Он писал городские и морские пейзажи, архитектурные памятники и виды природы, вызывавшие восторг у современников и последующих поколений ценителей русского искусства.

Одновременно Лагорио занимался у Александра Ивановича Зауэрвейда (1782-1844), профессора батальной живописи, уроженца Курляндии и воспитанника Дрезденской академии художеств, представителя западноевропейской классической школы. Свои первые полотна батальной живописи он создал в Париже и Лондоне. В 1814 году художник был приглашён Петербург для создания картин военного содержания и рисунков обмундирования русских войск. При императоре Николае I преподавал рисование великим князьям. В 1827 году Императорская Академия художеств избрала Зауэрвейда в свои почётные «вольные общники» [2]. Вскоре после этого художник получил должность руководителя класса баталической живописи, а позднее был возведён в звание профессора академии.

Среди наиболее значительных работ Зауервейда, созданных в России в жанре батальной живописи, выделяются картины «Взятие Варны», отображающая эпизод русско-турецкой войны 1827-1828 годов, а также «Кульмское сражение» и «Прейсиш-Эйлауская баталия». Посетив выставку 1830 года, на которой было представлено «Взятие Варны», художественный критик Глебов писал: «В этой картине так много ума, воображения, истины и умения разнообразить однообразие, а главное схвачены все подробности осадочных работ так верно, что, вглядевшись в нее, невольно переносишься в самое место славного подвига полковника Шильдера. Словом, картина Зауервейда лучше всяких описаний знакомит с окончательным актом осады Варны».

После кончины Зауэрвейда наставником Лагорио становится Богдан Павлович Виллевальде (1818-1903), известный баталист, ученик Зауервейда и Карла Брюллова, страстный поклонник «короля баталистов» француза Ораса Верне. Виллевальде был автором многих работ, посвященных наполеоновским войнам, а также важным событиям последующей русской военной истории. Среди них «Битва при Гиссгюбеле», «Кульм», «Лейпциг», «Фершампенуаз», «Перед Парижем» (последние четыре работы висят в Александровском зале Зимнего дворца), «Русские на Монмартре», «Лейб-гвардии Конный полк при Аустерлице», «Сдача Гергея под Вилагошем», «Сражение при Быстрице», «Вступление в Кронштадт», «Схватка под Севастополем», «Башкадыклар», «Под Карсом», «Шамиль на Гунибе», «Сдача Шамиля» и другие.

Во времена Лагорио Императорская Академия художеств считалась «бастионом эстетики академизма». Она учила своих воспитанников создавать произведения, построенные по четко выверенным канонам. Обязательной считалась трехплановая композиция. Она напоминала собой театральное действо, вовлекающее зрителя в суть запечатленного на полотне. На картинах требовалось присутствие помпезных архитектурных сооружений, древних руин, а также наличие так называемой «кулисы» (ее обычно выполняли деревья), приоткрывающей зрительный и смысловой центр картины. Образцами для подражания считались произведения античной классики и итальянского Возрождения.

Казалось бы, что при таком подходе мало места для творческой фантазии художника. Различия между отдельными авторами лежали лишь в плоскости сюжетов. Однако лучшие из учеников все-таки находили пути и средства выражения собственной индивидуальности. Лагорио относился именно к таким. Его ранняя живопись как бы обходит каноны и запреты ортодоксального классицизма. Его палитра сдержанна, но выразительна и разнообразна по тональности. Она реалистична и часто преисполнена романтикой.

Продолжение